Дольмен
Шрифт:
Последней Морино подобрал старую тетрадь, которая раскрылась сама, и лицо его изменилось.
– Кажется, несколько страниц вырвано!
Взяв тетрадь, Мари ее перелистала.
– Записи старика Перека, и действительно… – Она обратила внимание Ферсена на место, где раскрылись страницы. – Стефан прав. Листы пожелтели от времени, но на сгибе, вот здесь, видно, что двух не хватает: бумага на месте разрыва светлее.
Люка внимательно осмотрел тетрадь.
– Отсутствующие страницы падают на тысяча девятьсот шестидесятый год, и речь
– Между прочим, к хлебу она когда-то имела самое прямое отношение, – сострил Морино.
Ферсен с жалостью взглянул на подчиненного:
– Сейчас умру от смеха. Почему вы не стали клоуном, Морино?
– Известно вам, который час?
Гвен приняла их более чем холодно и была на редкость краткой.
– Ивонна давно спит, и с вопросами лучше подождать до завтра! – Произнеся это, она захлопнула перед их носом дверь.
Проведя ладонями по лицу, не столько от усталости, сколько от отчаяния, Мари думала, что никогда еще Гвенаэль не смотрела на нее с такой ненавистью.
– Отвезти вас в отель? – тихо спросил Люка, догадавшись О состоянии своей спутницы. Но Мари покачала головой:
– Завтра похороны, и сегодняшнюю ночь я проведу с родителями.
В нем боролись два желания: настоять, чтобы Мари отдохнула после напряженного дня, и выразить восхищение ее мужеством. Вместо этого он вздохнул и молча направил машину в сторону порта.
Предстоящее печальное событие не сплотило Кермеров. Милик пошел к морю проверять верши, а Жанна пыталась урезонить охваченного паникой сына:
– Кроме нас двоих, никто про Мари ничего не знает…
– Виной всему – она! Ланды из-за нее стали добычей дьявола.
– Замолчи!
– Нужно отдать ему то, что он хочет, и все прекратится!
– Ни за что на свете я не принесу ее в жертву, слышишь?
– Предпочитаешь жертвовать сыновьями? Ты всегда любила ее больше, чем нас!
– Не смей, это ложь! Просто я старалась загладить зло, которое ей причинили!
Лойк откинулся на спинку стула.
– Тогда нам всем крышка…
Разве не понимала Жанна, что сын во многом прав? Но она уже давно жила двойной жизнью и редко бывала искренней. Долг свой она выполнит до конца, и никто не в силах ей помешать. Главное – справиться с тревогой, которая держала Жанну в железных тисках: она боялась, что провидение помешает ей совершить задуманное. Материнская рука легла на плечо Лойка.
– Уезжай, сынок, чем скорее, тем лучше. И Мари с собой возьми. Сделай это не столько для нее, сколько для себя и меня. Умоляю… – Жанна вздрогнула и замолчала. На пороге стояла Мари. Кто знает, сколько времени она их слушала?
– Не стоит из-за меня прерывать такой интересный разговор, мама!
От безжизненного голоса дочери Жанне стало не по себе.
– Не суди по нескольким словам, смысла которых не понимаешь!
Сердце Мари разрывалось от обиды и горя,
– Сказав «нам всем крышка», кого ты имел в виду?
– Это вопрос полицейского, а не сестры! – грубо выкрикнул он. – Мечтаешь надеть на меня наручники и упрятать в камеру?
Глаза брата горели ненавистью. Неужели он обращался к ней? Неожиданно вмешалась Жанна:
– Если пойдешь против брата – ты мне не дочь!
Как она осмелилась произнести такие страшные слова? В голосе ни капли материнского чувства, только решимость не спасовать перед противником.
Тяжело поднявшись со стула, Лойк вышел из комнаты. Мари двинулась было за ним, но Жанна схватила ее за руку:
– Оставь, ему и без тебя тошно!
– А мне, мне не тошно?
Мать молча отвернулась. Мари выдернула руку и тоже ушла: плакать она предпочитала без свидетелей.
В трех комнатах отеля горел свет. Лойк, Ферсен и Мари не спали. Измученная Мари попыталась избавиться от тоски с помощью вина, остатки которого нашла в холодильнике. Не добившись результата, она спустилась в бар и налила себе из первой попавшейся бутылки. Не сразу вскарабкавшись на высокий табурет, Мари взялась за стакан, не замечая находившегося в холле Ферсена, который с любопытством за ней наблюдал. Видя, что она покачивается и вот-вот рухнет со своего насеста, Люка быстро приблизился и поддержал ее за спину, заставив сесть ровно. Вскрикнув от неожиданности, Мари проследила туманным взором за своим коллегой, который прошел за стойку и тоже налил себе вина.
– У вас это что, семейный порок?
Нахмурив брови, Мари не без труда сфокусировала взгляд на Ферсене. Позвякивая льдинками в стакане с шотландским писки, тот продолжил:
– Предпочитаете набираться в одиночку, как братец, или можно составить вам компанию?
– При чем тут «братец»?
Люка сказал ей, что Лойк, прежде чем закрыться у себя в комнате, захватил с собой бутылку.
– Ведь он склонен к депрессии, насколько мне известно? – Ферсену вспомнилось досье Морино, в котором отмечалось, что после смерти жены Лойк впал в состояние тяжелой апатии.
Оторвав нос от стакана, Мари пробормотала:
– Если с Никола что-нибудь случится, он не выдержит… Рука Мари потянулась к бутылке, но Люка, более проворный, ее перехватил.
– Вы тоже не выдержите, поглощая виски с такой скоростью!
Она сопротивлялась, уверяя, что наливает последнюю порцию, но Люка остался непреклонным, приказав ей идти и ложиться спать. Возмущенная Мари стала вырывать у него бутылку, и они оказались совсем близко. Ферсен почувствовал прикосновение ее груди и на этот раз не заставил Мари выпрямиться. Несмотря на опьянение, она прочла в его взгляде откровенное желание и резко отпрянула: