Дольмен
Шрифт:
– Не смейте меня трогать!
– Что вы себе вообразили? – произнес Люка с вызовом. – В тот день, когда вы будете моей, все произойдет по вашей доброй воле и на трезвую голову!
От гнева, усиленного алкоголем и унижением, Мари залилась краской. Неловко соскочив с высокого табурета, она неверной походкой двинулась к ключам. Несмотря на отчаянный жест, который задумывался как твердый и точный, нужный ключ снять не удалось, и ей пришлось предпринимать усилие трижды, прежде чем его подцепить.
Ферсен с улыбкой смотрел, как Мари удалялась, потом в три прыжка догнал ее и схватил за
Она принялась вырываться:
– Отпустите меня, жалкий маньяк!
– Тогда верните ключ! Вы заграбастали ключ от моего номера!
Мари ошеломленно уставилась на свою ладонь и поняла, что он прав. Люка подлил масла в огонь:
– Вышла ошибка, или я могу все-таки рассчитывать?… – Мари, испепеляя его взглядом, бросила ключ, который Ферсен подхватил на лету. – Возможно, скоро я тоже начну верить в предзнаменования…
Но Мари уже рядом не было. Наполовину протрезвев, она сняла с табло нужный ключ и подошла к лифту. Люка, не замечая, что с лица у него не сходит блаженная улыбка, провожал ее глазами, пока за ней не сомкнулись дверцы лифта. Когда Мари благополучно поднялась наверх, Ферсен позволил себе последний глоток виски и чуть не поперхнулся от смеха, услышав, что она растянулась в коридоре.
Лойк, тоже не удовлетворенный выпитым, с пустой бутылкой в руке вышел из спальни. Тревогу о сыне алкоголем залить не удалось. Он прошел в свой рабочий кабинет и остановился как вкопанный. При слабом свете настольной лампы на письменном столе виднелось белое пятно. На лице Лойка появилось выражение ужаса.
Письмо.
Он взял его дрожащими пальцами, вынул листок и, затаив дыхание, стал читать. На выпавшем из рук конверте оказалась сургучная печать со знаком в виде овала, нижняя часть которого упиралась в небольшую черточку. Такой же символ был вырезан на одном из менгиров Ти Керна.
13
Вспарывая темную водную гладь и оставляя за собой серебристую борозду, ясным утром следующего дня в порт вошел паром. На набережной собралось почти все население острова. Семья Кермер, за исключением Лойка, в скорбном молчании, нарушаемом лишь криками чаек, смотрела на спускавшихся по сходням четверых мужчин, которые несли на плечах гроб с телом Жильдаса. Обведя глазами толпу, Мари наклонилась к отцу и с беспокойством спросила:
– Где же Лойк?
Милик не знал. Взяв дочь под руку, он возглавил длинную процессию, потянувшуюся к кладбищу.
Всего в нескольких метрах Ферсен и Морино наблюдали за разгрузкой поддона с ящиками. Внезапно трос подъемного крана со скрежетом лопнул, поддон качнулся, ящики, подняв фонтан брызг, попадали в воду и мгновенно затонули. Люка, не сдержавшись, выругался. Морино заметил с досадой:
– Такая аппаратура накрылась! Немыслимо! У вас что, дурной глаз?
– Заткнитесь, черт бы вас побрал! Пусть поднимут все, что можно! Живей!
– Не имеет смысла: для электроники морская вода – смерть!
Сопротивляясь безумному желанию утопить самого Стефана тут же, в порту, Ферсен быстро зашагал к кладбищу.
Траурная церемония началась. Люка отошел в сторону, собираясь пройти по кладбищу и осмотреть другие могилы. Его внимание привлекло помпезное
Стоя между родителями у гроба Жильдаса, Мари не переставала волноваться из-за отсутствия второго брата. И она не была единственной: Гвен то и дело бросала на нее тревожные взгляды.
Догадавшись о чувствах дочери, Милик шепотом напомнил, что со времени смерти жены Лойк больше не мог выносить похорон. Наверное, сейчас он предавался горю в одиночестве. Жанна неодобрительно посмотрела на них, призывая к молчанию. От ее холодного взгляда Мари стало еще тяжелее, и она покачнулась. Тогда Жанна взяла дочь под руку и слегка погладила ее ладонь. Глубоко тронутая нежностью этого жеста, чего она уж никак не могла ожидать от матери, Мари не сумела сдержать слез, потоками хлынувших по ее щекам. Поддавшись порыву, она обняла мать, прижала к себе, уткнувшись лицом в ее шею, как это часто бывало в детстве па зависть братьям, которые этой привилегией не пользовались.
Во время соболезнований Армель де Керсен, как всегда, оказалась на высоте, приняв скорбно-торжественный вид, тогда как ее супруг едва скрывал на лице выражение смертельной скуки. И только Жюльетта, украдкой обменивавшаяся взглядами с юным Ронаном Ле Бианом, выглядела искренне опечаленной.
Вскоре почтительная тишина сменилась поскрипыванием гальки под ногами: небольшими группками публика двинулась к выходу. Мари заметила, что Гвен отделилась от своего семейства и поджидает ее. Догадавшись, что та не решается заговорить первой, она пошла ей навстречу.
– Ты не видела Лойка сегодня ночью? – Гвен была ошарашена. – Не смотри на меня так: я давно все о вас знаю. И, представь, радуюсь за Лойка – у него, кроме тебя, никого нет.
На краткий миг женщин связало неожиданное и мимолетное чувство сообщничества – их объединила тревога за судьбу Лойка. Они договорились, что будут делиться друг с другом новостями. Мари охотно продолжила бы общение, но ее собеседница поспешила уйти: Гвен увидела, что у кладбищенских ворот к матери приблизился парижский следователь.
Ферсен атаковал Ивонну без всяких церемоний.
– Какая связь между смертью ваших близнецов в 1960 году и вырванными страницами в журнале Перека-старшего?
– Полицию это не касается!
– Ага, вы ее не отрицаете! Это и есть ответ.
И Люка ушел, оставив Ивонну стоять столбом, будто в спину ей всадили топор. По изменившемуся лицу матери Гвен поняла: ей нанесен серьезный удар.
– Чего он от тебя хотел?
– Ничего. Я вернусь пешком – подышу свежим воздухом.
Ивонна стала быстро удаляться, провожаемая изумленным взглядом дочери.