Долорес Клэйборн

Кинг Стивен

Меня тянуло повернуться и убежать в дом, но я твердым шагом дошла до самого колодца: мне хотелось поскорее со всем разделаться и уж больше назад не оглядываться. С того дня, Энди, думать я должна была только о своих детях и смотреть только вперед.

Пригнулась я и заглянула внутрь. Джо так и лежал — с руками на коленях и с головой на плече. По его лицу жуки ползали, и вот это меня раз и навсегда убедило, что он и правда покойник. Бутылку я держала за горлышко через носовой платок — не из-за отпечатков пальцев, просто я к ней прикасаться не хотела — ну и уронила туда. Она хлопнулась в грязь рядом с ним, но не разбилась. А жуки все равно расползлись — по шее и за воротник. Никогда этого не забуду.

Я

уж встала и хотела уйти — от жуков этих меня опять выворачивать начало — и тут вдруг заметила доски, которые выломала, чтоб туда в первый раз заглянуть. Оставлять их нельзя было — сразу вопросы начнутся, что это они тут валяются.

Стала я думать, что мне с ними делать, и тут подумала, что время-то идет и кто-нибудь может заглянуть ко мне посудачить о затмении или о Вериных затеях, а потому послала их к черту и просто пошвыряла вниз в колодец. Потом вернулась в дом, а вернее будет сказать, потрудилась по пути в дом, потому как на шипах болтались обрывки моего платья и комбинации, ну поснимала их, сколько удалось. Днем я опять туда сходила и сняла три-четыре клочка, которые сразу не заметила. Там были и волоконца с рубашки Джо, но их я не тронула. «Пусть-ка Гаррет Тибодо поломает над ними голову, — думаю. — Пусть-ка объяснит, чего они означают — и он, и кто хочет еще. Выглядит так, будто он напился и провалился в колодец, а с его здешней славой, что б они ни решили, почти наверняка будет в мою пользу».

Но клочошки эти я не бросила в ведро к битому стеклу и крышечке от «Джонни Уокера». Их я попозже в океан бросила. Перешла я через двор и уж хотела на крыльцо подняться, и тут меня как ударило. Джо выдрал полоску из моей комбинации, когда она за мной волочилась… а что, если он так этот клок и держит? Сжимает в руке, которая у него на колене лежит на дне колодца?

Я прямо похолодела… Вот-вот! Стою посреди двора под жарким июльским солнцем, а по коже мурашки бегают, а я оледенела до мозга костей, как в одном стишке говорилось, который я в школе учила. И тут снова Вера у меня в мозгу заговорила: «Поскольку, Долорес, ты ничего изменить не можешь, — говорит она, — то рекомендую тебе махнуть рукой». Это она правильно посоветовала. Я поднялась на крыльцо и вошла в дом.

До конца утра я бродила по дому, на крыльцо выходила, все высматривала… Сама не знаю, что я высматривала. Может, думала, что внутренний глаз заметит, чего еще надо сделать или спрятать — ну как с этой кучкой досок было. Ну не знаю, только я ничего не заметила и не удумала.

Часов в одиннадцать я следующий шаг сделала — позвонила Гейл Лейвск в «Сосны». Спросила ее, как ей затмение и все прочее, а потом спросила, что там деется у ее светлости.

— Ну, — говорит Гейл, — жаловаться мне вроде бы не на что: я ж пока никого не видела, кроме лысого старикана с усами щеточкой… Понимаешь, про кого я?

— Понимаю, — говорю.

— Спускается так в полдесятого, выходит в сад и бродит там — еле ноги волочит и за голову держится, но хоть встал и оделся, не то, что все прочие. Когда Карен Джолендер спросила, не подать ли ему стакан свежего апельсинового сока, он подбежал к углу веранды и облевал петуньи. Слышала бы ты его, Долорес! Кхи-кхе-кха!

Я чуть не до слез смеялась. Редко когда мне так хорошо от смеха делалось.

— Видно, они хорошо погуляли, когда с парома вернулись, — говорит Гейл. — Если б мне по пять центов заплатили за каждый окурок, который я утром выбросила, — всего-то какие-нибудь паршивые пять центов, — так я бы могла новенький «шевроле» купить! Но я глянец наведу, до того как миссис Донован притащится со своим похмельем вниз, ты не беспокойся.

— Знаю, — говорю. — А если тебе помощь требуется, так ты знаешь кого позвать.

Тут Гейл засмеялась.

— Управлюсь, — говорит. — Ты и так всю последнюю неделю

надрывалась. И миссис Донован это знает не хуже меня. До завтрашнего утра она тебя видеть не желает. И я тоже.

— Ну ладно, — говорю и маленькую такую паузу сделала. Она думала, я «до свидания» скажу, а когда я совсем другое сказала, так ей должно было запомниться… Чего я и хотела. — Ты Джо там не видела? — спрашиваю.

— Джо? — говорит. — Твоего Джо?

— Ну, да.

— Нет… я его тут не видела. А что?

— Он вчера ночевать не пришел.

— Ах, Долорес! — говорит она вроде как с ужасом, но и с интересом. — Запил?

— Само собой, — отвечаю. — Да я и не очень беспокоюсь — не в первый раз он всю ночь где-то на луну выл. Ничего, явится еще, пьяному и море по колено.

Тут я трубку положила: чувствую, что первое семечко я ловко посеяла.

На завтрак я себе поджарила сандвич с сыром, а есть не смогла. От запаха сыра и жареного хлеба у меня в животе даже жарко стало. Вместо еды я проглотила пару таблеток аспирина и прилегла. Совсем и не думала, что засну, а открыла глаза — уже почти четыре, и пора еще семена сеять. Звоню дружкам Джо — то есть тем, у кого телефон был, а таких раз-два и обчелся — и каждого спрашиваю, не видел ли он Джо. Вчера он домой ночевать не приходил, говорю, и до сих пор не пришел, ну, и я беспокоиться начала. Они мне все, конечно, «нет» ответили, и каждый старался выведать, что у нас было-то, но кое-что я сказала только Томми Андерсону — думается, потому как я знала, что Джо хвастал перед Томми, как он свою бабу в струне держит, и бедняга Томми по простоте всему верил. Но все равно я постаралась не перегнуть палку. Просто сказала, что мы с Джо поссорились и Джо, похоже, так озлился, что ушел. Вечером я еще кое-кому звонила, а некоторым и по второму разу. И очень обрадовалась, что уже начались разговоры.

Ночью я спала скверно. Сны видела жуткие. Один про Джо. Он стоял на дне колодца и смотрел вверх на меня — белое лицо и два черных кружка над носом, будто он засунул в глаза по углю. Он жаловался, что совсем один там, и просил меня спрыгнуть к нему.

А второй сон был еще хуже, потому что он был про Селену. Ей четыре годика, и на ней розовое платьице, которое ей бабушка Трайша купила перед самой своей смертью. Селена подходит ко мне во дворе, и я вижу — у нее в руках мои ножницы для кройки. Я протянула руку к ним, а она головой замотала. «Вина моя, — говорит, — и платить должна я». Поднесла ножницы к лицу и откромсала себе нос. Чик — и все. Он упал в грязь между ее лакированными туфельками, и я проснулась от собственного крика. Было только четыре, но у меня ума хватило понять, что спать я больше не буду.

В семь снова позвонила в «Сосны». Ответил Кенопенски. Я ему сказала, что Вера меня ждет с утра, я знаю, но прийти не смогу — во всяком случае, пока не узнаю, куда девался мой муж. Я сказала, что он вторую ночь домой не возвращался, а прежде никогда, как бы пьян ни был, дольше одной ночи нигде не оставался.

Под конец нашего разговора Вера сняла вторую трубку и спросила, что происходит.

— Муж у меня куда-то пропал, — отвечаю.

Она помолчала — я б дорого дала, чтоб узнать, о чем она думала. Потом она сказала, что, будь она на моем месте, пропажа Джо Сент-Джорджа ее бы совсем не огорчила.

— Только вот, — отвечаю, — у нас трое детей, да и к нему я вроде как привыкла. Если он вернется, я тогда приду.

— Отлично, — говорит она, а потом добавляет: — Тед, ты слушаешь?

— Да, Вера, — говорит он.

— Ну так займись чем-нибудь достойным мужчины. Забей что-нибудь или опрокинь. Мне все равно.

— Да, Вера, — повторяет он, и в трубке щелкнуло — он свою положил.

Но Вера все равно немножко помолчала. А потом говорит:

— Может, с ним что-то случилось, Долорес?