Долой оружие!

фон Зуттнер Берта

– А ты представил его и другим дамам? Пожалуй, многим?

– Нет, только одной тебе. Но ты не вздумай вообразить, что он пленился издали твоим личиком, и потому пожелал с тобою познакомиться. Разочаруйся: подполковник просто сказал мне: "Не можете ли вы мне сообщить, находится ли здесь некая графиня Доцки, урожденная Альтгауз – вероятно ваша родственница? Я должен с нею переговорить". Да, – отвечал я, указывая на тебя: – вон она сидит в уголке на диване – в голубом. – "Ах, это она? Будьте так любезны, представьте меня ей". Это я исполнил очень охотно, вовсе не подозревая, что ты поплатишься за мою поспешность спокойствием своего сердечка.

– Не говори глупостей, Конрад, – мое спокойствие не так легко смутить.

Тиллинг? Что это за фамилия? Я слышу ее в первый раз.

– Ага, как тебя разбирает любопытство! Счастливец барон! Вот я целых три месяца добиваюсь твоей благосклонности, пуская в ход все силы своего очарования, и все напрасно. А этот холодный, деревянный подполковник – он холоден и неуязвим, прими это к сведнию – пришел, увидел и победил! Что за фамилия "Тиллинг", спрашиваешь ты? Да, вероятно, он родом из Пруссии, хотя уже его отец служил в австрийской службе, – но мать подполковника – пруссачка; это я наверно знаю. Вероятно, и ты заметила его северо-германский выговор.

– Он великолепно говорит по немецки.

– Уж, разумеется, все в нем великолепно! – Альтгауз встал. – Ну, с меня довольно. Позволь мне предоставить тебя твоим сладким мечтам, а я постараюсь найти таких собеседниц…

– Которые находят в тебе все совершенства. Конечно, таких особ достаточно…

Я рано уехала с бала, оставив младших сестер под охраной тети Мари; меня же ничто не удерживало здесь больше, охота к танцам пропала; я чувствовала себя утомленной и стремилась к уединению. Почему? Конечно, не ради того, чтоб думать о Тиллинге без помехи?… Но, кажется, это было так. По крайней мере, я просидела далеко за полночь за красной тетрадкой, куда записала предыдущее разговоры, сопровождая их такими рассуждениями: "Очень интересная личность этот Тиллинг… Принцесса, которая его любит, вероятно, думает теперь о нем… или, пожалуй, в эту минуту он у ее ног, и она не чувствует себя такой одинокой, как я. Ах, как было бы хорошо любить кого-нибудь всей душою – разумеется, не Тиллинга – ведь я его почти совсем не знаю… Я завидую принцессе не ради его, а просто ради самой любви. И чем больше страстного пыла в ее чувстве к нему, тем сильнее я ей завидую…"

Моей первой мыслью при пробуждении на другое утро был опять-таки Тиллинг. Да, верно: он обещал приехать ко мне сегодня со своими важными сообщениями. Давно уж не ждала я ничьего визита с такой тревогой.

В назначенный час мною было отдано приказание не принимать никого, кроме ожидаемого гостя. Сестер не было дома; неутомимая garde-dame, тетя Мари, повезла их на каток.

Я уселась в своей маленькой гостиной – на мне был кокетливый домашний костюм фиолетового бархата (этот цвет, как известно, очень идет к блондинкам) – взяла книгу и стала дожидаться. Ждать мне пришлось недолго: в десять минут третьего фрейгерр фон-Тиллинг был уже передо мною.

– Как видите, графиня, я поспешил воспользоваться вашим позволением, – сказал он, целую мою руку.

– К счастью, барон, – отвечала я, улыбаясь и указывая ему на кресло, – иначе я умерла бы от любопытства: до того искусно вы сумели подстрекнуть его.

– В таком случае, я без всяких вступлений передам вам то, что собирался. Если я не сделал этого вчера, то лишь потому, что мне не хотелось смущать вашей веселости.

– Вы меня пугаете…

– Скажу прямо: я участвовал в сражеши под Маджентой…

– И были свидетелем смерти Арно! – воскликнула я.

– Совершенно верно. Я могу описать вам его последние минуты.

– Говорите, – произнесла я, содрогаясь.

– Не волнуйтесь, графиня. Если б эти последние минуты были так ужасны, как у многих других, я, конечно, не стал бы передавать их вам: ничего нет тяжелее, как узнать о дорогом человеке, что конец его был мучителен. В настоящем же случай вышло как раз наоборот.

– Вы сняли у меня камень с души. Рассказывайте, прошу вас.

– Я не стану повторять вам избитой фразы, которою стараются утешить родных павшего воина: он умер,

как "герой", потому что сам хорошенько не понимаю смысла этих слов. Но я могу принести вам существенное утешение, сказав, что граф Доцки скончался, вовсе не думая о смерти. С самого начала у него была твердая уверенность, что с ним ничего не случится. Мы часто беседовали между собою, и он рассказывал мне о своем семейном счастье, показывал портрет своей молодой жены и малютки – сына. Граф пригласил меня бывать в его доме, "когда мы окончим кампанию". В сутолоке битвы под Маджентой нам случилось быть рядом. Не стану описывать предшествующих сцен – подобный вещи не поддаются словесному описанию. Люди воинственного духа приходят в пороховом дыму и под градом пуль в такое опьянение, что не сознают того, что делается вокруг. Доцки принадлежал к их числу. Его глаза блистали, он целил твердой рукой и весь пылал воинственным воодушевлением; я отлично мог это заметить, оставаясь совершенно хладнокровным. Вдруг летит снаряд и падает шагах в двух от нас. Когда его разорвало, десять человек свалилось на землю, и между ними Доцки. Тотчас поднялся вой и жалобные стоны, но граф не вскрикнул ни разу: он был мертв. Я и двое других товарищей наклонились к раненым, чтобы подать им помощь, но об этом нечего было и думать. Все они, искалеченные и распластанные самым ужасным образом, боролись со смертью, претерпевая нечеловеческая муки… Только Доцки, к которому я бросился раньше всего, лежал без признаков жизни. Сердце у него не билось, а из разорванного бока лилась ручьями кровь, так что, если б это был только обморок, а не смерть, нечего было опасаться, что он придет в себя…

– Опасаться? – перебила я со слезами.

– Разумеется, ведь нам пришлось бросить их тут на произвол судьбы: впереди опять грянуло "ура!" призывавшее к новой резне. Вдали показались отряды конницы, которой предстояло проскакать по этим умирающим. Счастье тому, кто потерял сознание! Черты вашего мужа были спокойны, без малейшего следа страдания. Когда, по окончании битвы, мы поднимали наших убитых и раненых, его нашли на том же самом месте, в той же позе и с тем же спокойным выражением лица. Вот что хотел я передать вам, графиня. Конечно, я мог бы сделать это несколько лет назад и, если б нам не привелось познакомиться лично, мог написать вам, но эта мысль пришла мне только вчера, когда кузина сказала, что ожидает к себе, в числе прочих гостей, и красавицу-вдову Арно Доцки. Простите, если я разбудил в вас тяжелые воспоминания. Но мне кажется, что я исполнил этим свой долг и избавил вас от горького сомнения.

Он поднялся. Я протянула ему руку и сказала, утирая слезы:

– Благодарю вас, барон Тиллинг; вы действительно оказали мне неоцененную услугу. Теперь я буду покойна, зная, что смерть моего дорогого мужа не была мучительной. Но не спешите уходить. Я хотела бы еще послушать вас… Сегодня ваш способ выражения и тон вашей речи затронули чувствительную струну в моей душе. Спрошу вас без обиняков: вы питаете отвращение к войне?

Лицо Тиллинга омрачилось:

– Простите, графиня, если я уклонюсь от разговора об этом предмете. Кроме того, крайне сожалею, что не могу остаться дольше – меня ждут.

Теперь мое лицо приняло холодное выражеше: конечно, Тиллинга ждала принцесса. Эта мысль раздосадовала меня.

– В таком случай не смею вас удерживать, г-н подполковник, – сухо отвечала я.

Он поклонился и вышел, не попросив позволения продолжать знакомство.

IV.

Зимний сезон кончился. Роза и Лили навеселились досыта. Каждая насчитывала с полдюжины побед, но желанных партий им обеим еще не представлялось и ни одна из них пока не встретила настоящого "суженого". Впрочем, так выходило гораздо лучше: сестры были не прочь годика два попользоваться девической свободой, прежде чем надеть на себя супружеское ярмо.