Дом без воспоминаний
Шрифт:
Начало кошмара, которое пришлось на последний школьный день перед каникулами. Присутствие в доме чужака, претендовавшего на то, чтобы его называли «дядей». Небылица насчет того, что родители уехали в трейлере, оставив сына. Запертая дверь в подвал. Исчезнувшая, потом появившаяся собака. Побег, не удавшийся по вине егеря. Нелепая записка отца, в которой объявлялось, что они с матерью больше никогда не вернутся, а стало быть, с этого момента препоручают его заботам чужого «дяди». Поляроидный снимок рыжей из бара. Безымянная женщина, которая познакомилась с орком по переписке. Их намерение создать семью. Невозможность для
Ты уже можешь называть ее мамой.
Добравшись до конца третьей кассеты, Джербер взял в руки последнюю, вгляделся в нее: здесь заключался конец истории, а главное, выяснялось, каким образом мальчик одолел орка и его сообщницу, как ему удалось сбежать, спастись.
Прежде чем вставить кассету в плеер, психолог на мгновение замялся. В нем окончательно созрело убеждение, что он пришел именно туда, куда вел его сказочник. После того как мать албанского мальчика нашлась и Николин выбрался из затерянной комнаты, могло показаться, что Джерберу уже никогда не узнать всей правды о произошедшем, а главное, не постигнуть причин, которые сподвигли таинственного гипнотизера измыслить этакий хитросплетенный план. Но, оставив рисунок в кабинете Бальди, антагонист самым неожиданным образом снова ввел доктора в игру.
Не исключено, что с самого начала был предусмотрен именно такой ход событий. Джербер ничему бы уже не удивился.
Он начал слушать четвертую кассету.
«Как ты сегодня, Манг?» Синьор Балу обращался к пациентам, используя имена из «Книги джунглей», и это нравилось детям, а еще помогало сохранять анонимность в ходе записи. Манг был летучей мышью.
«Хорошо», – отозвался он тоном воспитанного ребенка.
«Ты уже подружился с кем-нибудь в институте?» Джербер впервые услышал упоминание об этом заведении: на других кассетах о нем речь не заходила. То самое место, куда отправили Николина, подумал он.
«Еще нет», – ответил мальчик, немного задетый.
«Ничего: ты скоро привыкнешь и наладишь отношения с товарищами». Почему его туда поместили? Психолог не мог избежать этого вопроса. То же самое случилось с албанским мальчиком двадцать два года спустя: подозрительное совпадение. Что натворил двенадцатилетний в девяносто девятом году, чтобы его определили в исправительное заведение?
«Если ты готов, можно начинать. Что скажешь?»
«Я согласен».
Синьор Б. поставил пластинку с «Простыми радостями», и Джербер стал ждать момента, когда игла зацепится за бороздку. Когда это случилось, ему показалось даже, будто он слышит размеренное дыхание мальчика. Тот впал в транс.
«Итак, Манг, в прошлый раз ты закончил на том, что женщина с фотографии должна приехать, чтобы жить вместе с тобой и с незнакомцем…»
«Да, – подтвердил мальчик. – Орк именно так сказал, а еще сказал, что я должен называть ее мамой».
«И
Маленький пациент, похоже, разволновался.
«Не торопись, – успокаивал его синьор Б. – У нас полно времени».
«Дверь в подвал», – проговорил мальчик в волнении. Но запнулся и не стал продолжать.
«Что там, в подвале?»
Они уже касались этой темы во время предыдущих сеансов – точно так же, как получилось у Джербера с Нико. Но и в записях, сделанных двадцать два года назад, вопрос пока оставался без ответа. Может быть, как раз сейчас загадка должна разрешиться.
«В подвале… – подхватил мальчик и снова запнулся. – В подвале…» Несмотря на все усилия, он не мог продолжать. Очевидно, что мальчик страдал.
«Ты спускался в подвал?»
Молчание.
«Если не хочешь говорить об этом сейчас, не страшно, – улещал его синьор Б. – Мы спустимся туда постепенно, согласен?»
Но мальчик повторил еще раз: «В подвале…»
«Хорошо, Манг, так что там, внизу?»
«Керосин».
42
Папа скопил чуть ли не тысячу литров топлива у нас в подвале. Запасся на зиму. Воспользовался моментом, когда горючее подешевело, как сам мне сказал: приехала автоцистерна, чтобы залить керосин в чан, который был вделан в фундамент: там в прежние времена бродило вино.
Вспоминаю тот день, когда длинный красный шланг, вставленный в цистерну, разматывался и с бульканьем уходил под землю. Запах шибал в ноздри, от него болела голова. Вообще-то, он тошнотворный, но бывает, что и приятный. Дело привычки.
Не знаю почему, но эта сцена то и дело приходит мне на ум, пока я возвращаюсь домой с орком, сидящим за рулем папиного «вольво». За весь путь он ни разу не упомянул мой побег, даже не упрекнул ни разу. Когда мы приехали, я ждал, что орк меня накажет, а он говорит:
– Ты ведь устал, наверняка сегодня ночью не выспался.
Так и есть, но я не понимаю, почему он так обо мне заботится.
– Я, пожалуй, пойду прилягу, спасибо, – отвечаю.
Непонятно, почему я стараюсь быть с бугаем вежливым. Может, свыкаюсь с ним, как в тот день свыкся с запахом керосина.
Надо бы вымыться, но я совсем разбит. Валюсь на постель в одежде. Тем более что некому делать мне замечания.
– Понятно, мама?! – ору я, упрятав лицо в подушку. – Твой сын весь в грязи и не станет мыться! Я зарос грязью, и никому нет дела.
Никому нет дела.
Эта простая истина переворачивает мне душу. До сих пор всегда кому-то да было до меня дело. И тогда я начинаю плакать. Наволочка пропитывается горячими слезами. Сопли текут из носа, я их вытираю тыльной стороной ладони. Белла подходит, лижет руку. У меня нет даже сил отогнать ее. Но эта щекотка по-своему утешает.