Дом Черновых
Шрифт:
Поезд двигался к западу. Из окна вагона виднелись поля с быстро таявшим снегом, журчавшими снеговыми ручейками под теплыми лучами пригревавшего солнца. Конечной целью путешествия был Неаполь.
В Венеции они задержались на неделю. И хотя была холодная, хмурая погода, несколько портившая впечатление от этого фантастического города с каналами вместо улиц, тем не менее строгие старые дворцы и знаменитый дворец дожей произвели на них сильное впечатление.
Валерьян рассказывал Наташе и Мите историю замечательных картин Микеланджело и Леонардо. Он готов был остаться на целый месяц в этом удивительном городе, стоявшем на лоне моря, как великолепный памятник давно умершей жизни, но Наташа, с интересом слушавшая рассказы художника, плохо понимала достоинства потемневших картин. Ее больше радовали голуби на площади святого Марка
Но как же было проехать мимо Рима, «вечного города», о котором было столько читано и слыхано, не посмотреть Ватикан, собор святого Петра и, может быть, римского папу?
Рим оказался современным европейским городом, шумным, людным, но не таким уж громадным, каким, по описаниям, был он в древние времена. Тибр — не широкая, довольно обыкновенная река: куда ему до матушки-Волги.
Между узких улиц с заурядными современными домами, где по тротуарам бежала самая обыкновенная городская толпа, случайно увидели полуразвалившиеся колонны древнего римского Форума, но, задавленный стенами высоких домов, с кипевшей кругом современной уличной жизнью, Форум показался маленьким и жалким, чем-то лишним и мешающим. Бежавшие кругом люди не обращали на него никакого внимания. Видели развалины Колизея. Правда, это и теперь нечто громадное, но до такой степени разрушенное, грозившее обратиться в колоссальную груду мусора, что нужно иметь большое воображение, чтобы представить себе былую роскошь этого знаменитого здания во времена цезарей и Нерона. Человек, не знающий истории Рима, вероятно, посмотрел бы на Колизей довольно равнодушно и даже, пожалуй, с неудовольствием, как на неубранный мусор или труп, лишенный погребения. Развалины великого прошлого скорее вносили дисгармонию в звучавшую кругом новую, живую жизнь, и нужно было быть антикваром, историком или художником, как Валерьян, чтобы подолгу стоять перед этой картиной смерти и разрушения, воображая на ее месте давно ушедшую жизнь.
Видели Аппиеву дорогу, выстланную большими каменными плитами, между которыми, как символ неистребимости жизни, пробивалась зеленеющая травка. Подивились прочности этого сооружения, уцелевшего на продолжении тысячелетий и никому теперь не нужного. Побывали за городом, в катакомбах первых христиан. Впечатление осталось такое кладбищенское, что поскорее вернулись в город. Зато отдохнули душой в залах Ватикана и соборе Петра. Перед картиной страшного суда Микеланджело долго стояли, пораженные титанической силой, которой все еще дышало неувядающее творение гениального таланта. В соборе приковала внимание могучая статуя Моисея, металлический монумент Петра с мизинцем ноги, стертым поцелуями верующих. Да и самый храм — непревзойденное чудо зодчества — вместе с колоссальностью размеров оставил впечатление света, тепла, легкости благодаря изумительному устройству широкого, светлого купола.
Художник с увлечением рассказывал своим спутникам историю постройки собора гениальными людьми прошлого Италии, о статуе Моисея и печальной судьбе Микеланджело.
Слушая его, можно было подумать, что прежнюю Италию создавали и населяли титаны: какая история, какое искусство, какие были гении и герои!
Великое прошлое Италии до сих пор как бы заслоняет и подавляет Италию современную: полубожественный Леонардо и печальный Анджело остались жить в веках, но давно уже не имеют ни преемников, ни продолжателей.
По выходе из собора увидели громадную толпу, шумящую на площади, запрудившую собою прилегающие улицы и переулки. В толпе виднелись конные полицейские в касках с черными перьями: они наступали на толпу, но она свистала, смеялась, выла, бросала в них гнилыми фруктами.
Это была забастовка — обычное явление в обстановке
Подлинная, живая современная жизнь спугнула романтическое настроение туристов, и они уехали из Рима в этот же день.
В Неаполь приехали рано утром, когда еще город спал, а над морем всходило солнце.
Здесь было совсем тепло, как летом.
Остановились в мрачной старой гостинице на набережной. Когда отдохнули, переоделись и напились кофе, позвали гида и решили в его сопровождении пройтись по городу.
У гида было ярко выраженное мошенническое лицо, заросшее синей щетиной. По-русски он говорил только два слова: «все равно», которыми неизменно и невозмутимо отвечал на все вопросы, да и эти единственные слова звучали у него малопонятно: «соромоно». Тем не менее путники вручили ему свою судьбу, ибо не знали итальянского языка.
Вышли на набережную и, следуя за гидом, с любопытством смотрели по сторонам. Все в Неаполе показалось им удивительным. Море было такого же цвета, как и небо, а у берега походило на разведенную синьку. Оно тихо плескалось и сверкало, уходя в бесконечную даль, сливаясь там с таким же нежно-лазурным, безоблачным небом.
Город раскинулся амфитеатром по берегу полукруглого, как серп, Неаполитанского залива, а на одном конце серпа вдали стоял голубым шатром дымящийся Везувий.
С набережной видно было лодочную и пароходную пристань: множество лодок стояло у отлогого песчаного берега, дымил небольшой пароход.
Море чуть-чуть дышало, слабыми волнами набегая на мелкие камешки гравия, шуршало ими и плескало на лежавших около волн оборванных, загорелых людей — «лаццарони».
Гид повернул к пароходу, купил билеты и, не говоря ни слова, сделал своим хозяевам выразительный знак, чтобы они садились. Путники не успели опомниться, как неожиданно поплыли на пароходике к маленькому острову, который, как призрак, едва виднелся на горизонте. В утреннем тумане моря он казался прозрачным голубым кувшинам, лежащим на лазурных волнах.
— Куда мы едем? — спросил гида художник.
— Соромоно! — весело ответил гид и, махнув рукой в сторону острова, добавил: — Капри!
На переполненной палубе, прикрытой от солнца брезентовой кровлей, для увеселения публики ехали уличные певцы и музыканты: гитара, скрипка и мандолина. Кругом парохода шумело и пенилось лазурное море, а они играли, пели и представляли в лицах какую-то веселую музыкальную сцену. «Ямпа! ямпа!» то и дело припевали они, раскачиваясь, ударяя в струны и слегка приплясывая. Трое музыкантов являлись оркестром и хором одновременно, а перед ними на палубе выступали два актера-певца в потертых, грязных костюмах: один в картузе с прямым козырьком, другой в красном вязаном берете, свисавшем ему на плечо. Они изображали певучий комический диалог, причем тот, что был в берете, играл женскую роль. Он юлил выпяченным задом, строил рожи, иногда пел женским голосом и смешил публику. Его партнер — низенький, толстый баритон с ярко-красным, давно не бритым лицом — как бы возражал под звуки струнных инструментов, а тот, игравший, по-видимому, неверную жену, изгибался и комично врал. Наконец на последнюю, раскатистую ноту баритона он уже ничего не нашелся ответить и только в такт музыке вилял.
— Ямпа! ямпа! — с ужимками запел он женским голосом, а хор, терзая струны и делая свирепые лица, громко подхватил этот странный, бравурный припев.
Кругом звенели нежно-лазурные волны, пенились под винтом парохода. Неаполь был уже далеко позади, певцы, не умолкая, пели, а перед глазами, словно со дна моря, поднимался и вырастал скалистый высокий остров.
Часа через два пароход остановился в нескольких саженях от крутого берега, где туристов ожидала целая стая крохотных лодчонок; в каждой из них сидел гребец в матросской рубашке. Окружив пароход, лодочники подняли гвалт, — каждому хотелось поскорее получить пассажира. Лодки были так малы, что в них могло поместиться не больше двух или трех человек. Те, кто успел спуститься по трапу в лодку, ложились ничком на дно ее. Лодка подплывала близко к берегу, а затем исчезала в какой-то дыре, которой сначала никто было не заметил. Ее то и дело закрывало волнами: нужно было уметь проскочить в промежуток времени между приливом и отливом волны. В дыру, как пчела в улей, пролезла и исчезла сперва одна лодка, потом другая, третья, а остальные ждали их возвращения, качаясь на волнах. Лодки, как живые существа, то влезали в дыру, то вылезали.