Дом для демиурга Том 2: Реальность сердца
Шрифт:
– Жадные, - подумав, сказал дед.
– Чтобы хоть что-то попросить, надо было многое делать. На каждый срок свое. Чтоб тепло было, чтоб шторм не буянил, чтоб косяк на север не ушел. Все просить приходилось...
– Как просить?
– Говорят, по-разному. Петь, хвалить, а то своими руками личину вырезать и к ней приносить... всякое, - поджал губы Хольв.
– Бывало, что скотину резали, птицу, когда помельче что, а то и случалось... Еще вот травы собирали, на юге, в горах. Особенные, говорят, травы. Кто выпьет, тот богов увидит и говорить с ними сможет. Но кто
– Что ж за трава такая чудная, дедушка Хольв?
– Да кто ж помнит-то, не надо оно уже. Тебе, конечно, то занятно, ты ж травница... а спроси Эльву, она меня годков на десять постарше, может, припомнит?
Когда Шаннай поняла, что в этой деревне они больше ничего не узнают, с ней ушло трое. Редига и Хелига остались - собирались выйти замуж за рыбаков. Плакали, благодарили за науку, говорили, что будут караулить руины храма и учить всех, кто захочет, истинной мудрости. Шаннай не звала их с собой. Обе ученицы уже превзошли все, чему знахарка могла их научить - так пусть лечат и передадут хоть детям память об истинном Господе.
Чем дальше к северу, тем лучше помнили литиды былые времена - словно зараза беспамятства расползалась с Сеорийской равнины. Накопленные за год с лишним монеты Шаннай и трое ребят потратили на пергамент, пусть и самый дешевый, на котором писать можно было лишь однажды, в последний раз соскоблив чужие заметки. Зато его было много, а узнано - еще больше, и пуще смерти женщина боялась, что забудет хоть что-то.
Десять лет пути - они приходили в деревню в начале осени, когда больше всего нужны были рабочие руки, а уходили в середине лета. Двоих учеников забрала дорога. Рябой Гуннад охранял имущество от разбойников, да там и полег. Фредиг заболел желтой лихорадкой во время вспышки мора, и велел остальным уходить без него.
На крайнем севере, там, где недалеко уж было и до предела мира, Шаннай и единственного, оставшегося с ней - рыжего Сигберта, - пригласил в свой замок конниг Арнульф.
Низкое строение, которое в оставшейся только в памяти Шамии назвали бы сараем, здесь считалось завидным укреплением, служило приютом двум сотням людей - и коннигу, и его семье, и его дружине, работникам, их женам и детям. Люди ели и спали вместе с собаками, могучими псами, холкой достававшими Шаннай до плеча, и по рассказам - способными одним движением пасти перервать глотку волку.
Под стать своему жилью оказались и конниг с супругой - полудикие, неотесанные, надежные и основательные. Поглядев на их лица, Шаннай подумала, что давно уж не видала настолько чистой крови первого племени, а потому оба были высоки, статны, светловолосы и с серыми глазами, в свете плошек с салом, отливавшими серебром.
Конниг Арнульф долго расспрашивал Шаннай и Сигберта о странствиях, а еще больше об изысканиях, потом позвал их в свою спальню, попросил - не приказал, попросил только - показать книгу и пергаменты. Смотрел, не касаясь корявым жестким пальцем, непонятных ему букв, потом по слогам разбирал записи на общем наречии.
– Вы будете учить моих детей, - сказал он.
Шаннай посмотрела на него - огромного, словно
– Буду, конниг. Храни тебя истинный Господь!
1. Собра - окрестности Собры
– Мы въезжаем в предместья, Клариче!
Кларисса Эйма оглянулась, улыбнулась мужу и кивнула. Пора спешиваться и прятаться в карету. Даме, которая хочет потрясти столицу своей изысканной утонченностью, негоже появляться в столице верхом - в мужском платье, в мужском седле. Увы, Собра - не Эллона, и тем более уж не Алларэ, здесь свои порядки. Кларисса знала их лучше многих прочих. Казаться - важнее, чем быть. Выглядеть - важнее, чем являться. Раздолье для авантюристок и куртизанок, готовых притвориться великосветскими дамами и подняться на самый верх.
Мутная вода Сойи позволяла выловить любую рыбку по вкусу, даже самую крупную. Главное - знать, где и как ловить, какую наживку забрасывать у какой излучины. Все правила рыбалки в столице Кларисса Эйма, воспитанница мэтра Тейна, а ныне благородная дама и супруга къельского владетеля, помнила наизусть.
– Мама, мы уже начинаем глупеть?
– Да, Ханна. У нас есть примерно час, - кивнула Кларисса.
Падчерица звала ее мамой с того дня, как отец Ханны назвал Клариссу супругой. Поначалу женщину это удивляло и немножко пугало, между ней и приемной дочерью было всего-то десять лет разницы, и в дочери Хельги от первого брака Кларисса видела скорее уж младшую сестру, которой у нее никогда не было. Но Ханна сказала - "поздравляю, матушка!", и наклонила голову, чтобы поцеловать ее в щеку; так и повелось.
Ханна надула щеки, выпятила и без того пухлые губы, округлила глаза. Кларисса не сдержала глупый смешок. Падчерица, необыкновенно красивая девушка, вдруг стала похожей на пустоголовую дуреху с огромными и пустыми глазами сытой коровы. Немного сутулости, которая так портит высоких и статных девушек, слишком расслабленные плечи, и вот - извольте обмануться, безмозглая северянка, как их изображают в центральных землях: светловолосая, полнотелая, с румянцем во всю щеку.
Хельги огорченно покачал головой, потом хмыкнул. Кларисса подмигнула мужу, посмотрела на него, и вновь, в десятитысячный уже раз, подумала, как любит его и до чего же он красив.
Многие ее не поняли бы. На первый беглый взгляд Хельги Эйма казался невзрачным. Скучное худощавое лицо с неправильными чертами, узкие плечи, неловкие движения. Многие, слишком глупые, чтобы приглядеться к владетелю Эйма, считали его пустым местом. Кларисса думала о нем так минуту-другую, а потом влюбилась - впервые в жизни, раз и навсегда. В него нельзя было не влюбиться. Под невыразительной серой дымкой, окружавшей владетеля Эйма, скрывалось настоящее чудо. Улыбаясь, он становился удивительно красивым, а действуя, обнаруживал себя настоящим мужчиной. Надежным, сильным, разумным.