Дом Инкаламу (сборник)
Шрифт:
Но больше я его не видел. Я был слишком занят своим непосредственным делом — строительный бум последних лет, сами понимаете. Я получил заказ на большой культурный центр и на торговые ряды, и мне было не до того, чтобы писать декорации для нашей старой труппы, время от времени возвращавшейся жизни. Да и он, видимо, тоже потерял с нею связь; говорили, он неплохо зарабатывает как коммивояжер и подумывает о новой женитьбе. Был и другой слух — что он даже строит себе дом в Дубе, а это — максимальное приближение к статусу обитателя солидного буржуазного предместья, какое возможно для черного, живущего в поселке черной обслуги за чертою «белого города», — если только можно причислять к буржуазии людей, не имеющих права собственности на недвижимость. В то время я уже не нуждался в деньгах, но сами знаете, как оно бывает, когда дело касается денег: все-таки меня немножко злило, что он не отдает долг, потому что сейчас он, по всей видимости, уже мог со мной расплатиться, пусть даже я и ответил бы, что деньги эти мне не нужны. А что касается дружбы, то он показал мне, чего она стоит. Дружба стала товаром, за который белый должен платить, — так же как он платит за содействие
И вот двести семьдесят дней тому назад разнесся новый слух, только на сей раз подтвердившийся; на сей раз уже не просто слух: онбыл схвачен ночью у себя дома и брошен в тюрьму, у нас здесь это в порядке вещей — на то существует закон о превентивном заключении сроком на полгода. Так как ончто-то собой представляет и у него много друзей и деловых знакомств, особенно среди журналистов, белых и черных, об его аресте стало известно. А если забирают человека неприметного или не представляющего особого интереса для узкого круга белых либералов, то может пройти много месяцев, прежде чем об этом станет известно кому-нибудь, кроме случайных свидетелей, оказавшихся на месте происшествия, когда его забирала полиция — у него дома или на улице. Но где сейчас он,это нам по крайней мере известно: в тюрьме. Говорят, сейчас готовится дело по обвинению в государственной измене — против него и других, задержанных одновременно с ним, и еще других, просидевших больше, чем он — триста семьдесят один день, триста десять дней (цифры эти, когда их наконец сообщают, неизменно приводятся с такой вот точностью), — и что скоро, скоро всех их будут судить за то, в чем они там провинились, а в чем именно, мы не знаем, ибо когда человека сажают по закону о превентивном заключении, то не говорят, за что, и не предъявляют ему никаких обвинений. Разумеется, у нас есть кое-какие предположения. Может, он был агентом-«двойником» и использовал laissez-passer [6] , предоставляемое полицейскому шпику, чтобы делать свое настоящее дело как участник подпольного африканского национального движения? А может быть, просто неудачно выбирал друзей? Или пострадал из-за опасной преданности кому-то, хоть сам и не имел твердых убеждений? А может, все дело в каких-то личных его отношениях, о которых мы не догадывались и не имеем права судить? Видит бог: даже если не верить слухам, что онполицейский осведомитель, все равно трудно представить себе человека, который меньше походил бы на подпольщика, чем этот молодой весельчак, такой услужливый, всегда готовый вскочить и перевернуть пластинку, этот любитель модерновых курток, мечтавший сыграть в пьесе Лероя Джонса [7] в каком-нибудь из театриков вне Бродвея.
6
Здесь — право беспрепятственного въезда и выезда ( франц.)
7
Современный популярный американский драматург.
Впрочем, как я уже сказал, мы знаем, где он теперь: в тюрьме. И по большей части в одиночке — как говорят те, кто сидит с ним вместе. Вот уж двести семьдесят семь дней он там.
Так что мы, его белые друзья, можем очиститься от скверны слухов. Мы снова можем считать себя чистенькими. Наконец-то мы удовлетворены. Он в тюрьме. Он себя реабилитировал, не так ли?
Перевод С.Митиной
Открытый дом
Фрэнсис Тейвер значилась в секретном списке, которым обменивались иностранцы, желающие узнать правду о Южной Африке. У каждого из этих заезжих журналистов, политических и религиозных деятелей была своя программа поездки, подготовленная их консульствами и зарубежными информационными агентствами, или же ими занимался учрежденный южноафриканскими коммерсантами фонд, ставящий своей целью создать у гостей более благоприятное впечатление о стране, а иногда Государственное информационное бюро само возило их в образцовые африканские тауншипы [8] , университеты и пивные. Но у каждого имелся еще коротенький списочек, тщательно упрятанный среди самых-самых личных бумаг (слабонервные даже зашифровывали его), — список людей, с которыми непременно надо встретиться, чтобы получить верное представление о стране. Некоторые из этих людей упоминались в мировой печати как особенно активные противники апартеида или его жертвы: два-три писателя, редактор газеты, смело высказывающийся епископ. Другие были известны лишь в самой Южной Африке — о таких иностранцы узнавали только от своих соотечественников, приезжавших сюда до них с таким же коротеньким списочком. Большинство в этом списке составляли белые, и это ужасно разочаровывало тех, кто жаждал получить информацию из первых рук; однако в Лондоне и Нью-Йорке говорили, что встретиться и побеседовать с черными можнои сейчас — если только удастся войти в контакт с теми белыми, которые могут это устроить.
8
Поселок городского типа на окраине промышленного города, предназначенный исключительно для африканцев; находится под строгим контролем властей.
Фрэнсис Тейвер как раз и принадлежала к их
Теперь друзей у Фрэнсис осталось совсем немного, и она испытывала неловкость всякий раз, как в телефонной трубке слышался нетерпеливый голос американца или англичанина; очередной приезжий сообщал, что времени у него в обрез (это уж само собой), затем неизменно следовал сердечный привет от такого-то, от кого он там получил коротенький список. Всего несколько лет назад было так просто и заманчиво использовать эти приезды как повод для встречи с друзьями, которая чаще всего превращалась в пирушку. Приезжий веселился вовсю, учась танцевать квелу с черными девушками, или сидел как завороженный, стараясь оставаться достаточно трезвым, чтобы ничего не упустить, вслушивался в быструю, оживленную речь политических деятелей — африканцев, белых, индийцев, которые пили вместе и азартно спорили, и вот ведь парадокс: такой раскованности ему ни разу не доводилось видеть в странах, где общение между людьми разных рас не запрещено законом. И видя, как он заворожен, больше всего радовались именно жертвы этих законов. В те дни Фрэнсис Тейвер и ее приятелям нравилось так вот по-дружески, без всякого злого умысла чуть-чуть смещать чересчур «правильные» представления приезжих о стране. «В те дни…» — вот как она теперь мысленно их называла; казалось, все это было давно. Иной раз перед ней вставали знакомые лица — редкие вспышки света в черной пустоте, которую заполняли только газетные отчеты о судебных процессах, да слухи о деятельности кого-нибудь из друзей в эмиграции, да случайные сведения, полученные от такого-то, который в свою очередь знаком с таким-то, кому удалось поговорить через забор с одним из тех, кто находится под домашним арестом. Один из ее друзей — африканец, которому грозила тюрьма, так как он был активным деятелем Африканского национального конгресса, — «ушел в подполье»; он изредка наведывался к ней под вечер, когда был уверен, что, кроме нее, в доме нет ни души. Хотя Фрэнсис все еще выглядела моложаво, она считала «те дни» днями своей молодости, и он, этот подпольщик, был для нее видением из той далекой поры.
На сей раз голос в трубке (а говорил, несомненно, американец) звучал осторожно, негромко: человек явно был уверен, что телефонные разговоры подслушиваются. Роберт Гринмэн Серетти из Вашингтона… Пока они беседовали, Фрэнсис вспомнила, что это политический обозреватель, имевший какое-то отношение к правительству Кеннеди. Не он ли написал книгу о Плайя-Хирон [9] ? Во всяком случае, в печати были ссылки на какую-то его работу, это она помнила точно.
9
В апреле 1961 года в районе Плайя-Хирон на Кубе было разгромлено вооруженное вторжение контрреволюционных эмигрантов.
— А как там Брауны? Целую вечность от них ни слуху ни духу…
Разговор протекал как обычно в таких случаях; с ее стороны — расспросы об общих знакомых, от которых приезжий передал привет, с его — столь же обычная просьба: он так надеется, что ему будет предоставлена возможность повидаться с нею… Она хотела было ответить не раздумывая, как отвечала всегда: «Приходите сегодня обедать», но какой-то нелепый внутренний протест, безотчетный страх заставил ее вместо этого пригласить его на послезавтра на коктейль. Она сочла своим долгом добавить:
— Не могу ли я пока быть вам чем-нибудь полезной? Американец, судя по голосу, был человек скромный и рассудительный.
— Спасибо, весьма вам признателен, — ответил он. — Итак, жду среды.
В последнюю минуту она пригласила для встречи с ним кое-кого из белых друзей: врача с женой, работавших в туберкулезной больнице в африканском резервате, и молодого журналиста, побывавшего в Америке по одной из программ обмена. Но она понимала, чего ждет от нее заезжий иностранец, и, поддавшись нелепому — да, опять это слово, другого не подберешь, — нелепому побуждению, сама, увы, сама дала ему повод попросить ее об этом.
Американец пришелся ей по душе: маленький, уютный рыжеволосый человечек, чем-то похожий на бурундука. Когда остальные гости разошлись, она повезла его на машине в гостиницу, где он остановился; дорогой они болтали о статьях, которые он собирается написать, о людях, с которыми он успел встретиться. Удалось ли ему, например, проинтервьюировать видных деятелей Национальной партии? Да пока еще нет, но, он надеется, на той неделе в Претории ему кое-что в этом плане организуют. А еще его очень смущает (ага, наконец-то!), что ему до сих пор не удалось хотя бы словом перемолвиться ни с одним черным, если не считать коридорного, убирающего номер. Она услышала свой собственный голос, прозвучавший словно бы небрежно:
— Что ж, тут я, возможно, сумею вам помочь.
Он тотчас же ухватился за ее слова — с очень серьезной, искренней благодарной улыбкой сказал:
— Я так и думал, что сумеете. Мне бы только поговорить с несколькими людьми, пусть самыми что ни на есть обыкновенными, лишь бы они могли толково мне рассказать, что и как. Понимаете ли, те отважные белые, с которыми мне посчастливилось встретиться сегодня у вас — такие, как вы и ваш муж, — очень хорошо меня информировали, и все-таки о том, настроены африканцы, хотелось бы хоть что-нибудь услышать от самих африканцев. Если бы вы смогли это устроить, было бы просто замечательно.