Дом мой или шанс №2. Книга 1
Шрифт:
– Капитан! И бросив короткий взгляд, в поиске, видно в восторге, раскрытых глаз, пояснила: - Капитан, Дальнего плавания!
Что ж, и на этот раз все сработало стандартно:
– Капитан! Ух ты! Здорово! А на чем плавает?
– торговый флот! так же небрежно, словно реч шла о какой-то несущественной мелочи, ответила она.
– Сухогруз, Академик Северов!
Я конечно же плохо разбиравшийся, в различных, морских милях и узлах, родившийся, за тысячу километров от ближайшего моря, все же, как и многие мальчишки моего времени, нераз грезил, видя себя в капитанской, белой фуражке, с трубкой в руке, стоящим на открытом всем ветрам, капитанском мостике, огромного, белоснежного лайнера. От чего, в моих рисунках, которых, к пятому классу, накопилось десятка полтора альбомов, нераз встречалась морская тематика, где старинные парусники, соседствовали с современными авианосцами и линкорами. А маленький Сашка, гордо возвышается на верхней палубе, самого большого, и красивого из них. Пока я размышлял, о прелестях дальних странствий, из глубины квартиры, где вновь что-то с грохотом обвалилось,
После чего, мою новую знакомую, как ветром здуло. Непопрощавшись, она быстро юркнула, в приоткрытую, балконную дверь, из-за которой, послышались приближающиеся голоса. Потому я наверное и подумал тогда: Родителей боится. А значит, тихоня и послушница. Но насколько сильно я заблуждался в этом своем, первом впечатлении, мне пришлось убедиться гораздо позже.
Вторым же, весьма примечательным событием, той весны, был, разбудивший меня, одним, таким же ранним, воскресным утром, тарахтящий на весь двор, Лешкин мопед. Событие это, было действительно, из ряда вон. Поскольку, еще неизбалованные, невероятным наплывом заграничной техники, мы, подростки конца восьмидесятых, наслух определяющие марку проезжающей легковушки, когда среди замученных, отвратительными дорогами, кое-как склепанных, прискорбно тарахтящих, раздолбаными глушителями, детищ советского автопрома, как невероятная редкость, как луч яркого света, в вечном царстве тьмы, попадалась неизвестно как оказавшаяся здесь, в центре России иномарка, мы, невсегда успевающие разглядеть мелькнувшую в потоке, фирменную эмблему, еще по пол часа, до хрипоты спорили, что это было, Мерс, Фольцваген, или Ламбарджини. А когда встречали на стоянке, перед райкомом, очередной, Волговский, одинаково зализанный, белый, или черный лимузин, нечуть не смущаясь, окружали его, как некую диковину, по долгу разглядывая шикарный салон, и с восхищением, читая на спидометре, волшебную цифру 200 км.
Так вот, для нас, ребят того времени, рассекающий по двору, на новенькой, зеленой Чизетте, Рыжый Лешка, казался чуть ли не избранником богов. Ему, ставшему в один миг, благодаря этому, подаренному на день рождение мопеду, лучшим другом, для самых старших, и уже кое-чего понимающих в жизни пацанов, неожиданно, открылся доступ, в некий тайный, и тщательно оберегаемый мирок. центром коего, был слегка облагороженный закуток в подвале, соседней пятиэтажки. Притащенный не известно кем и когда, в эту темную конуру, старинный, продавленный диван, здесь, где постепенно скапливалась всякая мебельная мелочь, в виде колченогих табуретов и разшатанных, старых стульев, был однажды дополнен, списанным из некоего клуба, огромным, билиардным столом, ставшим в последствии, главной достопримечательностью этого мирка. Здесь собиралась вся, более-мене оторванная молодежь. Чьи фото, нередко хранились в архивах детской комнаты милиции, и чьи родители, чаще бывали в деректорском кабинете нашей школы, чем на работе. Кто в свои, порой неполные пятнадцать, считал особым шиком, пройтись по улице с дымящейся сигаретой в зубах, и наспор, мог без закуски выпить полный стакан медицинского спирта. Так что невинные шалости, вроде игры в карты на желание, сбор карманных денег у соседских первоклашек, или бутылочки портвейна, распитой на троих, никем здесь неприсекались. И совсем уж недавно, в этот, шумный, особенно в вечернее время закуток, стали наведываться любители халявного биллиарда, и громких, матерных песенок под гитару.
Так что, побывавший впервые, на одной из таких поседелок Лешка, за вредный характер, прозванный Каналья, казался теперь, чуть ли не на голову выше всех нас, непосвященных малолеток. От чего , мой однокласник, стал еще занощивее, а свой Чизет, с удовольствием жертвовал, во имя очередной, срочно необходимой бутылочки, или пачки сигарет, экстренно понадобившейся, кому-то из перестарков. тогда, гордо восседая за спиной, очередного Чалого, или Седого, он катил в ближайший ларек, работающий до полуночи, а то и круглосуточно, которые, как признак зарождающегося капитализма, в нашем городе, появились чуть не на каждом углу.
Днем же, этот любимец богов, или точнее богемы, промышлял тем, что за круг по двору, брал рубль, а если денег у несчастного соискателя ненаходилось, не брезговал всякой, обычной для ребят мелочью. Кто перочинный ножик свой любимый отдаст, кто жевательную резинку, а кто и редкую марку, которые, попрежнему были у нас в почете. Как раз я и был, тем кощуником, что за сомнительное удовольствие, на виду у всех девчонок, прокатиться на заграничном мопеде по двору, отдал, одну из самых редких у нас марок, потому что обнаглевший вконец Рыжый, ни в какую несоглашался брать остальное. Так что я, впервые, волнуясь как на контрольной, сев за руль этого чудо-агрегата, несмог сразу тронутся, а постыдно заглох посреди двора, из-за чего, долго выслушивал осебе разные мерзости. Но когда, разошедшийся совсем Лешка, почуствовавший себя царьком всей местной мелкотни, заикнулся-было что-то о моей матери,я не выдержал, и уронив злополучный мопед, прямо на асфальт, зарядил этому оболтусу такую плюху, что даже видавшие виды, в дворовых битвах, стенка на стенку, или один на один, наблюдавшие за всем, с дальних лавочек старшаки,, громко заулюлюкали. А отлетевшего от моего красовка, которым я зарядил , по киношному, в левое ухо, каналью, долго приводили в себя, подоспевшие дружки.
Незнаю, что-тогда больше двигало мной, эмоции оскорбленного и униженного прелюдно подростка, или обида, повзрослевшего за пару минут, на многие годы философа, только с того самого дня, моя дворовая жизнь, естественно, не без влияния, пострадавшего
тогда то я и познакомился с Олегом. И первая наша встреча с ним, была не совсем обычной.
А началось все с того, что одним, летним вечером, накануне празднования пятнадцатилетия, со дня свадьбы моих родителей, я шел домой, с отцовской гитарой, в руках, которая в последнее время, от чего-то стала быстро расстраиваться, и которую, папин, замечательный друг, дядя Сережа, слегка подремонтировал. Он позвонил в тот день сутра, дабы я зашел за ней, к нему на работу.
Гитара эта, я вам скажу, заслуживает оттдельного разговора. Когдато папа, окончивший с отличием музыкальную школу, получил ее в подарок от моего деда, тобиш, своего отца, который был человеком очень непростым, и плохо ладившим со всеми своими детьми, коих было, только от первого брака четверо. Двое сыновей, и две замечательных дочки, о которых, у меня, наверное еще с младенчества, сохранились самые теплые воспоминания. Этот подарок, оказался, под стать деду, непростым ширпотребом, фанерной коробкой, на которых тогда, бренчал во дворах, весь Союз, а сделанный на заказ, великолепным мастером краснодеревщиком, отличный, исключительного строя, и совершенно особенного, мягкого звучания, инструмент. С тех пор, прошло немало лет, но этот замечательный образец ручной работы, выглядел как новый, и отдельное спасибо, нужно было сказать за это, именно дяде Сереже, другу семьи, и мастеру на все руки.
Мой дорогой папочка, хоть порой был и невыносимым занудой, частенько твердящим о всяческих морально этических аспектах моего поведения, все же, был для меня отличным примером по жизни. Именно благодаря тому, что мой отец любил гитару. А так же, благодаря его частым, домашним концертам, я уже в семь -примерно лет, заинтересовался музыкой. Конечно, мои родители, обнаружевшие у своего чада, такие наклонности, нераздумывая отдали меня в муз школу. которую я добросовесно посещал, все эти годы, и где частенько мой педагог, Дабындов Михаил Андреевич, интелегент, еще той, до революционной-наверное, закалки, худой, высохший старичек, с вечно слезящимися глазами и крючковатым носом, повторял мне: - У вас, голубчик, весьма незаурядные способности! Ни в коем случае, небросайте музыку! И она вас тоже никогда небросит! Что он тогда имел в виду, понять было несложно, поскольку, без хлеба, мой, отлично известный в нашем городе учитель, несидел, и кроме работы в СМШ. давал частные уроки, от которых имел, в два, а то и в три раза больше официальной зарплаты. В общем, в то непонятное, смутное время, развала нашей многострадальной державы, все ощущали некое-беспокойство, касательно своего будущего, и будущего своих близких. Так что я решил оставаться прилежным учеником, хотя порой и так лень было тащиться через пол города, на очередные занятия, в то время, когда мои сверстники, необремененные никакими обязательствами, гоняли во дворе в хокей, или устраивали битву снежных крепостей.
И вот, возвращаясь домой, тем летним вечером, почти из другого конца города, а шел я пешком, нерискуя садиться с гитарой, в переполненный тролейбус, где едущие домой с многочисленных заводов и фабрик, благочестивые граждане, легко превратили бы ее в кучу щепок.
Так вот, когда я переходил улицу, на очередном перекрестке, меня едва незбил, невесть откуда взявшийся, летевший на красный свет, сумашедший Жигуль. Спасло меня лиш чудо. А точнее, шедший позади парень, лет шеснадцати, в оранжевой футболке. Этот крепкий на вид малый, вовремя заметил бешанную копейку, ухватив меня, уже шагнувшего на зебру, за плечо, резко потянул назад. От чего, я неудержавшись на ногах, и запнувшись о бардюр, выронил, свою драгоценную ношу. Но все тот же парнишка, подхватив свободной рукой, уже собравшийся было грохнуться, со всей дури об асфальт , и разлететься на куски инструмент, оттащил нас по дальше от проезжей части. А когда я наконец, оправившись от испуга, принялся благодарить моего спасителя, заметил, как-тот удивленно и даже восторженно, разглядывает, бережно держа в руках,отцовскую гитару.
– Послушай! Как тебя!?
– Алекс! представился я, глядя на этого странного парня.
А он меж тем, медленно поворачивая перелевающуюся красноватым перламутром, в лучах заходящего солнца гитару, спросил:
– Почему такая роскош, и без чехла?
На что я смутившись, пробурчал что-то типа:
– Забыл! Спешил! В общем, нечто невразумительное. Ведь если разобраться, узнай отец, что я вот так, таскаю его гитару, по городу, без чехла, мне мало бы непоказалось, однако, выйдя из дому,я, лиш подойдя к остановке, вспомнил, что сшитый по спец-заказу, всесезонный чехол, остался на антресолях, а возвращаться было просто лень, да и не повезет говорят. Так что я лепетал что-то, чувствуя как начинают пылать щеки, а мой спаситель, заглянув мне в глаза, и немного помедлив, сказал: