Дом с закрытыми ставнями
Шрифт:
На телеге лежали бочонки, лопаты, грабли, вилы, топор. Как только заалела заря, мы тронулись.
Въехали в лес. Сосны и кедры тонули в седом тумане. Глухо стучали колеса, прыгая по корням, пересекавшим дорогу.Разлапистые ели медленно двигались рядом с нами. Иволги свистели с разных сторон.Уже проснулось солнце, туман уполз в глубь тайги. Наконец она поредела, стали попадаться поляны, покрытые буйными травами. За ними открылись обширные луга. В небе, распластав крылья, остановились коршуны и глядели вниз зоркими глазами. В траве краснела земляника. Сотни
Белые птицы поднялись в воздухе.
Отец бабахнул в стаю. Кувыркаясь, лебедь упал у дороги. Пеган заржал испуганно и остановился. Отец снова прицелился.
Папа, не стреляй! Жалко! — крикнул я и толкнул отца.
Выстрел прогремел впустую.
Прибью, балбес! — разозлился отец, спрыгнув с телеги. — Птица нам богом дадена. — Отец подобрал мертвого лебедя и бросил на мешки. Белоснежная грудь птицы окрасилась кровью. Даже убитый лебедь прекрасен. Чуть не плача, я развернул его большущее крыло.
Эх, вы, люди! Как же можно убить такого? А еще — взрослые.
Ломая молодой осинник, телега подкатила к прошлогоднему шалашу.
Павлуха, распрягай. Никифор, — яму под квас, — скомандовал дед.
Отец слез и в недоумении уставился на лебедя, как будто увидел его впервые.
Что смотришь, дери перья да в котел, — сказал с ехидцей дед.
Отец долго смотрел на кружащихся лебедей. Они грустно перекликались.
Прогони ты их, невмоготу слушать, — с горечью проговорил он.
Нет, почему же, слушай! — разозлился дед. — Пошто лебедушку убил? Закон не разрешает этих птиц стрелять, а Библия учит: «Люби власть, ибо всякая власть от бога».
Ты бы лучше меня пожалел, а не птицу эту, — воскликнул с каким–то неистовством отец. — Согрешил ведь я?
Эх, Никишка, Никишка! То ли мы делаем? — почти шепотом спросил дед.
Отец долго и тяжело смотрел в глаза деду и, наконец, тоже громко прошептал:
Я уже давно замечаю, что у тебя на душе смутно… Ты даже от проповедей увиливаешь…
Я притаился в кустах, слушал, пока еще не понимая, — о чем они говорят.
Как же дальше–то будешь жить?
Да вот так и буду…
Они оба тяжело опустились на валежину.
Открыл бы я всем глаза, да боюсь, — продолжал дед. — Я же всех увлек на эту дорогу. Представь себе, один придет и двадцать лет своих попросит, что богу отдал, а там и другой, и третий придет. А где я их возьму, коль у самого они сворованы?
Отец вскочил и зло воскликнул:
Значит, ты против нашей веры? Старшим пресвитером числишься, а сам…
Не против я веры, а против того, что мы людей от земной жизни отлучаем. Уж больно она сладостна, жизнь–то. А мы людям обещаем жизнь вечную там, — и он ткнул пальцем в небо. — А вдруг там ничего нет? Лебедь белую у людей убили, а вместо нее ничего не дадим?
Отец испуганно смотрел на него. Дед тяжело вздохнул, поднялся с валежины.
Ладно,
Из всего загадочного разговора я понял одно — дед не был уверен в том, чему он учил людей в молельном доме, к чему всех призывал. Меня поразила эта догадка. И наш дом с вечно закрытыми ставнями показался мне совсем угрюмым и даже зловещим. Выходит, в нем обманывали людей, лишали их радости жизни? А бога–то, может быть, и… Дальше я боялся думать. Я страшился гнева господня и кары его. Чтобы не думать, я бросился помогать деду. Мы исправили шалаш, выгнали спрятавшуюся от солнца змею, зарыли глубоко в землю лагушок с квасом, сколотили стол, скамейку, повесили над костром котелки с груздянкой и с чаем из костяники.
Отец тоже усердно работал: выпрягал Пегана, накинув поверх шалаша брезент, присыпал его с концов землей, чтобы змеи не заползали.
Я смотрел на отца и не узнавал его. Это суетился самый обыкновенный мужик, а не грозный настоятель общины, проповедник божий. Я не любил отца, но таким он мне нравился.
Давай–ка перед обедом немного разомнемся, — предложил дед, выбирая себе косу.
А что? И то дело, — согласился отец. Они разделись до пояса. Меня вовсю жарили комары и пауты, а им хоть бы что! Ну, хоть бы один комар ддя смеха сел на их спины. Заколдованные они, что ля? Дед словно помолодел.
А ну, Никифор, кто косит шибче? — задорно воскликнул он. — Давай–ка посоревнуемся, кто быстрее вон до того леска дойдет!
Трава по грудь. Место здесь низкое, земля сочная. Косцы встали рядом, враз размахнулись литовками.
Густым высоким валом ложилась трава. Я залюбовался отцом и дедом. Мускулы их играли, ветер трепал длинные волосы. Литовки сверкали и звенели.
До обеда дед прогнал полторы полосы, отец одну.
Теперь и еда пойдет за милую душу, — сказал дед, подмигивая мне. И он потер руки сухой землей, потом вымыл водой. Я удивился этому, а дед объяснил мне:
Земля–то чище воды.
Ели много, уж очень вкусна наша сибирская груз–дянка. А чай с костяникой? Пьешь его и пьешь. Даже хлеб и тот имел в поле какой–то необычный запах и вкус.
Ну, а теперь вздремнем под той вон сосной, — предложил дед. Они натерли друг другу спины дегтем.
Вы это зачем? — спросил я.
Да чтоб комары не ели, — откликнулся дед.
Тогда и мне помажьте.
Нельзя, кожу съест.
Деготь не съест, а комары вот съедят.
От него ты будешь пуще вертеться, — рассмеялся дед.
Они легли и вскоре уснули, а я еще долго смотрел на пышную хвою сосны. Вершина ее шумела в ветре.
Хотя и день, а спать страшно. Вдруг змея укусит? И все–таки я не заметил, как уснул.
Меня разбудил легкий шлепок по щеке.
Чего рот–то раскрыл? А ну горлянка заползет?! — предупредил дед, присаживаясь возле меня.
Какая горлянка?
А вот есть такие змеи. Уснет человек в поле, рот откроет, а она тут как тут, раз — ив животе у него!
А может, уже заползла в меня? — испугался я.