Дом, в котором пекут круассаны
Шрифт:
А потом Илья видит, как весёлые огоньки в её глазах гаснуть, сменяясь ужасом. Стрелецкий приподнимается. Смотрит на то, как Адалин отстраняет от себя телефон, сглатывает, поднимает на него глаза.
И почти одними губами шепчет.
— Звонил мой отец. Он здесь… в России. И я должна встретиться с ним.
23 глава
Октябрь, 2013 год.
Франция, Париж.
Выступать против своего же отца и брата — да это уже звучало глупо и бессмысленно. И Адалин не выступала. Она смиренно притихла, кусая пальцы и пытаясь придумать другой план.
И вот это было самым страшным. Безысходность. Осознание того, что ты ничего не можешь сделать. Адалин здравым смыслом понимала, что пешки право голоса не имеют, и чтобы она могла закричать, ей нужно стать если не игроком, то одной из ключевых фигур этой маленькой семейной игры. И когда отчаяние почти сожрало её со всеми внутренностями, на помощь пришла другая часть семьи, которую Вуд не ненавидела. Может быть, потому, что эмоций у них было больше чем одна — а ещё, потому что они не вмешивались в её жизнь, и даже наоборот, подначивали отца дать ей больше свежего воздуха.
Ни бабушка Женевьева — мать отца — ни дядя Томас — его младший брат — не имели ничего общего с Энтони Вудом. Возможно, какие-то внешние черты и были у них похожи, но Адалин, например, больше взяла от своей бабушки, нежели от отца. И пшеничные волосы, и карие глаза, и даже характер практически полностью копировал Женевьеву, в то время как её брат своим мерзотным характером явно пошёл в их отца.
Что самое важное, Женевьева и Томас были на её стороне, чему Адалин не могла не радоваться.
В бабушкин дом приятно было сбегать осенью, когда улицы превращались в погодное месиво из грязи, дождя и промозглого ветра — октябрь в этом году выдался на удивление холодным. Адалин бы жила тут всё время, но добираться из пригорода Парижа практически в самый центр было ужасно неудобно, поэтому приходилось пользоваться законными выходными.
Откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу, Адалин кончиками пальцев скользнула по кромке белой фарфоровой чашки, в котором дымился ароматный, только что заваренный чай. Она перестала сопротивляться. Перестала искать ходы для отступления, перестала нападать и просто смирилась с такой жизнью. Всё, что она может, продолжать работать на отца — теперь уже официально — улыбаться каждой лести, отвечать дежурными фразами и пытаться жить с этой пожирающей её ложью. Дело Дафны и правда забылось спустя пару месяцев после её смерти. Практически стёрлось, но вот только Адалин не могла так просто стереть всё случившееся из своей головы.
Она бросила играть, бросила петь, готовить — и вся её жизнь превратилась в нескончаемый круг работы и учёбы. Всё стало серым, практически однообразными, и лишь редкие разговоры с Женей, Ником или Тоином могли вызвать на её лице слабую улыбку или сорвать с губ шутку. Но никто не мог отрицать того, что всё… изменилось…
— Как первые месяцы учёбы, моя дорогая?
Женевьеве было уже за шестьдесят, но выглядела она на все сорок. Противница пластических операций, она предпочитала следовать правильному распорядку дня, правильно питаться и делать незамысловатые косметические процедуры — хотя Адалин верила, что дело было просто в хорошей генетике. Её пшеничные волосы были собраны в простой пучок на затылке, заколоты заколкой с жемчугом. На коже прослеживались
— В новой обстановке учиться полегче, — коротко кивнула Адалин, поднимая на бабушку глаза и слабо улыбаясь. — Правда… от внимания никуда не деться даже там.
— Ну, мы такие люди, что нам стоит привыкать к вниманию, — Женевьева приподняла чашку, тут же припадая губами к кромке фарфора и делая один небольшой глоток. — Ещё одно испытание для тебя, дорогая. Ты ешь обязательно. Смотреть на тебя больно, дорогая Велия. Осунулась вся, похудела, — Женевьева вдруг спохватилась, пододвигая к внучке поближе всевозможные блюдца со свежим печеньем, пирожными и макаронсами. — Я боюсь, что ещё пару недель твоей диеты, и ты станешь как твоя матушка. Злобная бывшая балерина, которой словно кожу на кости натянули. Ах, ещё та, которая боится улыбнуться, иначе появится лишняя морщинка!
Теперь Адалин не может сдержать искренней улыбки и практически сорвавшегося смешка. Пряча её за кромкой чашки, когда делает глоток, Ада следует совету своей бабушки и тут же подхватывает одно из печений с вкраплениями шоколадной крошки.
— Ты же знаешь, у меня очень плотное расписание. Если я не успела поесть в машине от университета до работы, то ждать мне до самого ужина, — протягивает Адалин.
— Ох, до твоего пустоголового отца явно не дойдёт мысль, что здоровье детей куда важнее мнимой работы и этого глупого бизнеса. Не говорить же ему, что большая часть денег, благодаря которому его отец избежал банкротства, это моё приданное, — глаза Женевьевы хитро блестят в свете торшера. — Это бы стало потрясением для его гордости.
— Ты так жестока, бабушка.
— Я умна. А это качество куда ценнее жестокости. Пока у тебя есть информация, ты можешь распоряжаться ей так, как тебе угодно. Но чтобы не прослыть глупышкой, тебе следует продумывать свои действия на несколько ходов вперёд, дорогая, — Женевьева слабо отсалютовала ей чашкой, тут же делая глоток.
Адалин задумчиво поджала губы, кладя надкусанное печенье на край тарелки, в которой стояла её кружка. А потом поднимает глаза на бабушку.
Женевьева была умна. Настоящая француженка, немеренно богатая аристократка. Многие считали её чопорной старухой, но кто как не она может дать дельный совет, скрыть походы Адалин от отца и дать хоть какую-нибудь надежду на счастливую жизнь. Женевьеве плевать было, что про неё говорят «в народе». Свободолюбивая, поступающая так, как ей того хотелось — отец нелестно отзывался о матери за её «легкомыслие», а на деле это был самый любимый членом семьи для Адалин. И хороший пример для подражания. Ведь Женевьева просто… жила!
— Твой дед был просто невыносимым человеком. Я просто не понимаю, как меня угораздило оказаться с ним под алтарём. Ещё немного, и от его кислого лица начался бы второй ледниковый период, — вздыхает женщина. — И отец твой такой же. Думает только о своём бизнесе, и как бы вас с братом затащить в это логово лебезащих засранцев. Мне уже поздно вмешиваться в его воспитание, но я всё жду, когда жизнь покажет ему, что за пределами его кабинета тоже существует мир!