Дом Властвующей
Шрифт:
Лльюэллин, опустившись на колени, вытирал тёмное пятно, но при появлении Шемс, оторвался от своего жуткого занятия и неуловимо быстро выпрямился. Его взгляд оценивающе прошёлся по её лицу, затем устремился на стоящего за её спиной Тиббота.
— Не сумел задержать её дольше?
— Действительно веришь, что я дерзну начать с домом состязание, в котором заведомо в проигрышном положении?
Шемс не слушала их, её переполняли боль и отчаяние, и неясно осознаваемая потребность избавиться от бушующих внутри эмоций. Она подскочила к Лльюэллину и изо всей силы толкнула его в грудь.
—
Девушку, чьи глаза блестели слезами, Лльюэллин встретил твёрдым, окаменевшим взглядом и прежним полным равнодушием на лице. Она же в ответ буквально буравила ему переносицу. Волна за волной неистощимой, жгучей ярости, вздымались всё неистовее с каждой секундой и рвались наружу, жаждущие мести, крови, смертей и разрушений, а бешено бьющееся сердце тонуло в их тёмной глубине, задыхалось, раскалывалось на кусочки... Но вот, прерывая управляющие ею злые силы хаоса, слышатся лёгкие шаги сзади и дыхание, и прикосновение тёплых рук, обнимающих её, вынуждающих отвлечься от боли, чтобы всецело сосредоточиться на этих новых ощущения.
— Тихо, тихо, успокойся, милая. Всё это не твоя вина, — звучит над ухом знакомый шёпот Тиббота. Рефлекторно она пытается отстраниться, но он ещё крепче прижимает её к груди. — Вспомни, Сатис чует плохие эмоции, ты только оказываешь ей услугу. Погаси их.
Шемс разом сникла, податливо вверяясь ему — человеку, которого только что люто ненавидела. Не осталось ни чувств, ни сил, ничего, кроме пустоты. В воцарившейся тишине она взглянула на Лльюэллина ничего не выражающим взглядом, после чего позволила Тибботу увести себя.
Тем не менее тупая апатия, с которой девушка держалась словно безвольная, беспомощная кукла, вскоре ослабла. Легонько придерживая и направляя, Тиббот проводил её в светлую, уютную гостиную, где за окнами над холмами и сказочным лесом, полыхающим осенними красками, сияло тёмно-голубое небо, усадил на диван и сам устроился рядом, по-прежнему не отпуская из объятий. Она и не желала освобождаться, наоборот, доверчиво прильнув, положила голову ему на грудь и закрыла глаза.
— Кто это был, женщина или мужчина?
— Какая разница? Отдыхай, Шемс. А, впрочем, можешь больше не сдерживаться. Если плакать хочется… поплачь.
— Но ведь слёзы — это тоже выход эмоций. Разве нам можно плакать?
— Конечно. Все могут плакать, когда им грустно. Иногда это даже необходимо.
— Наверно Лльюэллин совсем не умеет плакать.
— Это следствие внутреннего надлома. Ллью всегда стремился защищать меня, с раннего детства и даже потом, когда оказалось, что взваленный на плечи крест волочить ему не по силам.
— Слабо верится, что он покорно подчинился несправедливости.
— Зато в то, что недостойные поступки совершаются исключительно по злому умыслу, верится охотно?.. Наша семья годами избегала пожилой леди из соседнего поместья, породившего много сплетен и кривотолков про жестокие чёрные мессы, бесовские культы и прочие бесчинства. Но как-то раз я встретил её в нашем саду. Конечно, я не сразу её заметил. Там вдоль всех дорожек были высокие зелёные стены и каждая клумба, как укрытие. Высокая, с властными манерами и громадным чёрным зонтом, она рвала рябину,
— Зачем ей зонт? От дождя? — в воображении Шемс нарисовалась причудливая и дикая картина.
— Раньше она всё время ходила с ним. Своеобразная магическая защита, навроде завесы, оберегающей наш дом, только порядком слабее. Понятно, в ту пору обо всём этом я не имел ни малейшего понятия, как и о самой природе Сатис, и её целях. Мне следовало тотчас бежать прочь, но я остался и даже посмел поинтересоваться причинами столь возмутительного поведения. И уж вот тогда она набросилась на меня… вдавливала рёбра в лёгкие, выжимая воздух, безжалостно ломала кости, рвала кожу челюстями, утыканными множеством зазубренных зубов… Несколькими днями позже она вернулась, чтобы посмотреть, как покидают меня остатки жизни. Лльюэллин тогда беспрекословно согласился на каждое её условие.
— Звучит чудовищно.
— А это и было чудовищно. Чудовищно больно.
— Если она сперва пользовалась зачарованным зонтом, как сейчас домом, скрываясь от кого-то или от чего-то, значит на то существует причина, и Сатис есть чего бояться?
— Уверен, что есть. На каждую силу всегда отыщется противник с силами превосходящими.
— Это когда поодиночке, как Сатис, — тихонько пробормотала Шемс. — А когда вместе — эта уже непобедимая сила.
— Да, Шемс, мы справимся. Не беспокойся, малышка, с тобой всё будет в порядке. Так оно и бывает, сначала плохо, а потом плохое проходит и становится хорошо и легко, — его пальцы, чуть касаясь, гладили её волосы, а она потихоньку засыпала.
Глава 18
Ей снились голоса, чьих обладателей она не видела, лишь ощущала их незримое присутствие. Миражи неясных фраз сплетались в вереницы слов, не поддающихся буквальному толкованию, улавливались лишь оттенки интонаций. Весёлый и ласковый мамин долетал с вкраплениями красивых музыкальных мелодий, перемежающихся шумом морских волн, участливый Татьянин — сквозил беспокойством и тревогой, погружал в чувство вины… Злобное шипение Сатис врывалось в сон, давило, вытесняя знакомый мир и вырисовывая другую реальность... Был ещё голос, непохожий на другие голоса, ночной, сияющий, звенящий, словно из таинственно-переливчатой туманности он обращался к Шемс, успокаивал и внушал какую-то уверенность.
Проснувшись, она обнаружила, что Тиббот уже ушёл. Весьма любезно с его стороны было, прежде чем покинуть комнату, заботливо укрыть девушку пледом и даже подоткнуть края.
Закончив переодеваться, Шемс посмотрела на себя в зеркало и заключила — такая жизнь ей не на пользу. Лихорадочный блеск воспалённых глаз на бледном осунувшемся лице, и в целом нездоровый вид выражал навеки поселившуюся в этих стенах и передавшуюся ей тоскливую потерянность.
— Дом, мне нужна косметика.
Тушь, румяна и остальные бьюти штучки немедленно обнаружились в ящичке столика-консоли, придвинутого вплотную к зеркальному полотну. Однако, помимо загаданных дорогих косметических наборов, там же Шемс обнаружила малахитовую табакерку, точную копию той, что ещё вчера так некстати разбилась в библиотеке. Или это она самая и есть?