Дом Земли и Крови
Шрифт:
— Хорошо. — Кормовой люк все равно был слишком мал, чтобы в него можно было пролезть. А поскольку нокк не осмеливался поднять голову над водой из-за боязни воздуха, то только его руки представляли угрозу, если люк открывался и кормовая платформа опускалась в воду. Но он держался на дне резервуара, прячась среди камней всякий раз, когда она бросала туда бифштексы, позволяя им лениво дрейфовать вниз.
Он хотел охотиться. Хотел чего-то большого, сочного и испуганного.
Брайс взглянула на тусклый резервуар, освещенный тремя встроенными прожекторами.
—
— А зачем она вообще нас собирает? — прошептала эльфийка. — А разве я тоже не человек? — Она указала на татуировку на своем запястье. — Почему они так настаивают на этом?
— Потому что мы живем в республике, которая решила, что угрозы ее порядку должны быть наказаны и это наказание должно служить примером для тех, кто решит бунтовать. — Ее слова прозвучали ровно. Холодно.
— А ты никогда не задумывалась, каково это — без Астери?
Брайс бросила на нее быстрый взгляд.
— Успокойся, Лехаба.
— Но Биби…
— Успокойся, Лехаба. — В этой библиотеке повсюду были камеры, все со звуком. Они были исключительно для Джесибы, да, но говорить об этом здесь …
Лехаба медленно опустилась на свою маленькую кушетку.
— Ати часто говорил мне об этом.
— Ати-это раб, которому почти нечего терять.
— Не говори таких вещей, Биби, — прошипела Лехаба. — Всегда есть что терять.
***
Брайс была в отвратительном настроении. Может быть, что-то случилось с Руном или Джунипер. Хант видел, как сегодня утром она часто проверяла свой телефон, словно ожидая звонка или сообщения. Но никто не звонил. По крайней мере, насколько он мог судить по дороге в галерею. И, судя по отстраненному, пронзительному взгляду, все еще застывшему на ее лице, когда она уходила перед самым закатом, днем тоже никто не звонил.
Но домой она не пошла. Она пошла в булочную.
Хант держался поближе к крышам, наблюдая, как она вошла в выкрашенный в аквамариновый цвет интерьер и вышла через три минуты с белой коробкой в руках.
Затем она направилась к реке, уворачиваясь от рабочих, туристов и покупателей, которые наслаждались окончанием рабочего дня. Если она и знала, что он идет за ней, то ей было все равно. Даже ни разу не подняв глаза, она направилась к деревянной скамейке вдоль речной дорожки.
Заходящее солнце золотило туман, окутавший Костяной Квартал. В нескольких футах вниз по мощеной дорожке вырисовывались темные арки Черного Дока. Сегодня ни одна скорбящая семья не стояла под ними, ожидая, когда ониксовая лодка заберет гроб.
Брайс сидела на скамейке с видом на реку и спящий город, рядом с ней стояла белая коробка из булочной, и она снова проверила телефон.
Устав ждать, пока она соблаговолит поговорить с ним о том, что ее гложет, Хант тихо приземлился, прежде чем соскользнуть на деревянные доски скамьи, оставив между ними коробку.
— Что случилось?
Брайс уставилась на реку. Она выглядела опустошенной. Как в ту первую ночь, когда он увидел ее в центре удержания
Она все еще не смотрела на него, когда сказала:
— Данике сегодня исполнилось бы двадцать пять.
Хант замер на месте.
— Это… сегодня день рождения Даники.
Она взглянула на свой телефон, брошенный рядом с ней.
— Никто ничего не помнит. Ни Джунипер, ни Фьюри — даже моя мама. В прошлом году они помнили, но… я думаю, что это было только однажды.
— Ты могла бы их спросить.
— Я знаю, что они заняты. И… — она провела рукой по волосам. — Честно говоря, я думала, что они вспомнят. Я хотела, чтобы они вспомнили. Даже просто сообщение с какой-то ерундой вроде того, что я скучаю по ней или что-то в этом роде.
— А что там в коробке?
— Шоколадные круассаны, — хрипло сказала она. — Даника всегда хотела их на свой день рождения. Они были ее любимыми.
Хант перевел взгляд с коробки на нее, а затем на маячивший за рекой Костяной Квартал. Сколько круассанов она съела за эти недели? Возможно, отчасти потому, что они связывали ее с Даникой точно так же, как шрам на бедре. Когда он снова посмотрел на нее, ее губы сжались в тонкую дрожащую линию.
— Это отстой, — сказала она хриплым голосом. — Это отстой, что все просто… двигаются дальше и забывают. Они ждут, что я все забуду. Но я не могу, — она потерла грудь. — Я не могу этого забыть. И может быть, это чертовски странно, что я купила своей мертвой подруге кучу круассанов на день рождения. Но мир двигается дальше. Как будто ее никогда и не было.
Он смотрел на нее долгим взглядом. Затем сказал:
— Шахар была такой для меня. Я никогда не встречал никого похожего на нее. Мне кажется, я полюбил ее с того самого момента, как увидел во дворце, хотя она была так высоко надо мной, что с таким же успехом могла бы быть луной. Но она тоже меня заметила. И каким-то образом выбрала меня. Из всех них она выбрала меня. — Он покачал головой, слова со скрипом вырывались из него, когда они выползали из ящика, в котором он все это время их запирал. — Я бы сделал для нее все, что угодно. Я делал для нее все, что угодно. Все, что она просила. И когда все это перешло к Хель, когда мне сказали, что все кончено, я отказался в это верить. Как же она могла уйти? Это было все равно что сказать, что солнце ушло. Просто… если бы ее там не было, ничего бы не осталось. — Он провел рукой по волосам. — Это не будет утешением, но мне потребовалось около пятидесяти лет, прежде чем я действительно поверил в это. Что все кончено. И все же даже сейчас …
— Ты все еще так сильно ее любишь?
Он выдержал ее пристальный взгляд, не дрогнув.
— После смерти моей матери я практически впал в свое горе. Но Шахар-она меня из этого вытащила. Впервые я почувствовал себя живым. Осознавая себя, свой потенциал. Я всегда буду любить ее, хотя бы за это.
Она посмотрела на реку.
— Я никогда этого не понимала, — пробормотала она. — Что мы с тобой-зеркала.
Да и сам он тоже не знал. Но тут до него донесся голос: