Дом Живых
Шрифт:
Поскорей её клади в шапку дедушке!
Нищий, пытаясь выдавать себя за ветерана, состарил лицо не то гримом, не то магией, и подведённые чёрным глаза похожи на глазницы черепа. Когда он оказывается возле осевшей на землю Завирушки, та застывает от ужаса и пронзительно, истошно визжит.
***
– А что там такого могло случиться, чего ещё не случалось? – спрашивает бармен. – Убили, ограбили? Пьяный маг превратил стражников в зелёную слизь? Вечно ты, Казмук, раздуваешь из
– Ничего подобного! – потирает мощные волосатые руки дварф. – Такого наш порт ещё не видал!
– И что же это?
– А вот не скажу, пока мне не нальют!
– Значит, будем наслаждаться тишиной, – пожимает плечами мрачный бармен.
Дварф, грохоча подкованными сапожищами, подходит к столику Полчека и, не спросясь, отодвигает стул, плюхаясь на него с размаху.
– Говорят, ты, господинчик, платишь портовым шнырям за слухи.
– Я оплачиваю информацию особого рода, – отвечает спокойно тот. – Не слухи. Не сплетни. Информация. То, что можно проверить.
– Тогда купи мне выпить, и не этой кислятины, что ты цедишь, а честного эля. И я вывалю на тебя самой что ни на есть формации, как ты любишь. Хоть обпроверяйся. К вечеру об этом будет судачить весь город, но правды ты уже не добьёшься даже под пытками. Знаешь, как это бывает? Сначала каждый соврёт соседу, тот переврёт соседу соседа, тот доврёт следующему и так по кругу, пока сами не поверят в то, что наврали, а тех, кто что-то видел своими глазами, будет уже не сыскать.
– А ты, значит, видел.
– Именно, господинчик. Всё как есть. И обойдётся тебе это всего-то в пару кружек.
– Что ж, – вздохнул Полчек, – я как раз ничем не занят.
– Но кружки должны быть большие!
***
Через час и пять кружек, в каждой из которых можно утопить некрупного грунга, дварф наконец закрыл рот и откинулся на спинку протестующе заскрипевшего стула.
– Это всё, что я видел своими глазами. А что потом набрехали, за то я не в ответе и говорить об этом не буду. Честному дварфу чужие враки пересказывать ни к чему.
– Значит, – уточнил Полчек устало, – началось всё на центральном проезде?
– Как есть на нём.
– И в каком именно месте?
– Того не видал. Я стоял у таверны «Морской Плюх» и думал, где раздобыть ещё эля, потому что в карманах ни монетки, а от тех жалких напёрстков, которые смеют называть кружками в «Плюхе», жажда только усиливается. Стоял и смотрел на Тухлого Пью. Не знаю, почему его так называют, никогда не видел, чтобы он что-то пил. А «тухлым» его, значится, кличут, потому что он весь гнилой, как выползший с погоста андед. Думаю, ему подают, чтобы от себя отвести такое бедствие. У него ещё табличка стоит: «Подайте жертве боевого проклятия». Смотрю я на Тухлого Пью, как он умостился на кривой дощечке и вонючим под себя капает, а потом раз – он весь в шелку, сидит на кресле, рядом кобольд с опахалом, а сам, главное, ничуть не тухлый. Наоборот, толстый, розовый, довольный такой, щёки аж со спины видать. «Ого, думаю, это кто же его осчастливил так? Может, нефилимка наша снизошла к его страданиям и исполнила желания, как в сказке? А потом смотрю – другой нищий, не знаю, как зовут, но такой, без глаз, на лицо без слёз не взглянешь, тоже сидит на кресле гнутом золочёном, весь разодетый, как лорд Консилиума, и глаза у него вовсе даже на месте. Ого, думаю, ну и чудеса сегодня творятся! А потом глянул вдоль улицы – а все нищие и убогие, кто где сидел, все оказались разодеты пуще демиургов на балу в Корпоре, и один другого здоровее. И тут до меня дошло. «Не, – думаю, – это не Нашёптанная их осенила внезапно. Это они такие всегда были, засранцы зажратые!»
– Факт, – кивает подсевший к их столу полурослик. – У портовых нищих это особый шик. Чем гаже и жалостнее иллюзия, которой они прикрываются, тем роскошнее они под ней одеты.
– Видать, – берётся за очередную кружку бездонный дварф, –
– Значит, говоришь, иллюзии слетели по всему порту? – переспросил Полчек.
– Натурально так! – солидно кивнул в ответ дварф. – Чего там началось, клянусь бородой матери! Глядь, а у пирса не купец из Кеффиль-Мора, а мамилларский капер! И не бочки с элем на него катят, а крупнокалиберные казнозарядные «перечницы»! Хлобысь, и вместо группы паломников – связанные рабы с мешками на головах, и ведут их вовсе не на храмовый паром, а прямиком в трюм к пиратам, который под иллюзией стоял как у себя на островах, и даже флаг снять они поленились. Хренась, и вместо стада овец – племя ксвартов, сизых, как нос пьяницы, и волокущих мешки наворованных безделушек. Стража мечется, выпучив глаза, и не знает, за что хвататься – вся изнанка порта, на которую они привыкли выгодно закрывать глаза, внезапно вывалилась грязным наружу. А посреди всего этого, как камешек на подгорном хлебе, огромная клетка, в которой сидит здоровенный и чертовски сердитый анкхег! Иллюзия не только скрывала его от порта, но и порт от него. Анкхега магией не усыпишь, но если создать ему иллюзию родной норы, то он так и будет сидеть тихо, пока не проголодается. И тут он такой – ба! Вокруг столько всего интересного! А когда он жвалы расщеперил и приготовился плевать кислотой, я уже дал дёру, потому что я таких видал. И в какую некрасивую лужицу дымящейся слизи превращается тот, в кого этот проклятый бронетаракан плюнет, видел тоже. Ну что, стоило всё это пары кружек?
– Ты выпил восемь, – уточнил Полчек.
– Только потому, что ты всё время переспрашивал! Это тебе уточни, то распиши. От этого знаешь, как в глотке сохнет!
Глава 3. Узелок времени
На царящий в порту бардак Полчек взирает не без удовольствия. Прожив в этом городе много лет, он так его и не полюбил. По его мнению, Порт Даль в самом худшем смысле провинциален.
«Располагаясь между нынешней столицей Чела, Всеношной, и бывшей столицей Империи, Корпорой, город тонет в культурном космополитизме», – писал Полчек в статье для газеты «Портодальский перфоманс», претендующей на гордое звание вестника передовой региональной культуры. Писал, разумеется, под псевдонимом, посещая редакцию исключительно под личиной. Его газетное альтер эго, эльф Рампуэль Закулисный, отличается изысканным сарказмом на фоне лютого снобизма, и Полчек слегка гордится этим тайным сценическим образом.
**
«Пытаясь претендовать на синтез двух культур – классической имперской, которую тщательно культивирует на руинах былого величия Корпора, и модернистского, слегка балаганного, склонного к легковесной ерундистике стиля Всеношны, Порт Даль лишь нахватался худшего с обеих сторон. Наши обласканные властями драматурги натужно рожают ублюдочные помеси тяжёлого островного пафоса и безмозглой клоунады континентального бурлеска. Театральная жизнь Порта Даль похожа на унылое сношение присыпанных блёстками каменных троллей, которым какой-то идиот привязал красные клоунские носы. С рассветом они, разумеется, превращаются в булыжники, а зрители недоумевают: «Что за неприличную кучу камней пытались выдать нам за искусство?»