Дом
Шрифт:
Мое имя.
Валентинка. Большими черными буквами.
Не в силах остановиться, я протягиваю руку и провожу пальцем по букве V.
Это тот же шрифт, который использовался на мне.
«Это не искупает того, что ты сделал», — шепчу я, одновременно выводя буквы «А» и «Л».
«Конечно, нет», — его голос тоже тихий.
Я даже не заметила, что у него осталась полоска
Дойдя до центральной линии буквы E, я обвожу ее, а затем провожу пальцем по остальным буквам.
«Я все еще не прощаю тебя». Мой палец скользит вниз по центру его груди, останавливаясь на черепе.
«Тебе не следует этого делать».
Я опускаю руку на колени. «Я сейчас пойду спать».
«Вероятно, так и следует поступить».
На самом деле я не ожидала, что он оставит меня в покое, поэтому удивилась, когда он встал.
Но он не выходит из комнаты и не ложится в постель. Он хватает банку с тумбочки, затем отступает к креслу в углу комнаты.
Он ставит банку на подлокотник, затем снимает с себя рубашку до конца.
И его ремень.
А затем он расстегивает штаны и сбрасывает их, когда они падают на землю.
Боксеры. Он остался только в боксерах, и они не делают ничего, чтобы скрыть тот факт, что под ними он твёрд, как скала.
«Ч-что ты делаешь?» Я знаю, что мне следует лечь и отвернуться в другую сторону, но я не могу. Я просто не могу отвернуться от него.
«Не было места, чтобы добавить До самой смерти рядом с твоим именем. Поэтому мне пришлось найти другое место, чтобы это написать».
Не в силах произнести ни слова, я смотрю, как он опускает пояс своих боксеров до бедер.
Я даже не замечаю, что прядь волос, спускающаяся от его пупка, выбрита. Я не могу сосредоточиться на этом. Потому что там, прямо над членом Дома — прямо над основанием его гребаного члена — слова До самой смерти.
Большие печатные буквы, соответствующие его Валентинке.
Непристойная, увеличенная версия крошечного До самой смерти на кончике моего пальца.
«Ты сумасшедший». Я почти смеюсь над абсурдностью всего этого. Но я слишком возбужден, чтобы смеяться. Я хочу обвести буквы и на этом тоже.
«Чаще всего», — признается Дом, опускаясь в кресло. Откинувшись назад, он окунает пальцы в мазь и растирает ее по свежим чернилам.
Я хочу быть той, кто это сделает.
Он не сводит с меня глаз, пока протирает буквы.
Не в силах больше это выносить, я падаю на спину и смотрю в потолок.
Это безумие.
Я продолжаю смотреть.
Примерно пять секунд. Затем я поворачиваю голову, чтобы снова посмотреть
И мне приходится прикусить губу, чтобы сдержать стон, рвущийся вырваться из моего горла, потому что он спускает свои боксеры ниже.
ГЛАВА 30
Дом
Выражение лица Валентины оправдывает каждую секунду, проведенную под иглой.
Ее глаза прикованы к моим коленям, и когда я опускаю резинку своих боксеров достаточно низко, чтобы мой член выскочил на свободу, она втягивает воздух. Как будто она затаила дыхание, ожидая увидеть это.
Я знаю, что я не сделал достаточно, чтобы заслужить еще один вкус ее сладости. Так что я не приму это. Пока нет. Но после последних двадцати четырех часов мне нужно чертово освобождение.
И ей тоже.
Моя рука обхватывает основание моего члена. Сжимает.
«Ты останешься там, Валентина», — говорю я, когда вижу, как она смотрит в другую сторону комнаты, словно подумывает о том, чтобы сбежать. «Это был долгий день». Я провожу рукой по всей длине, сжимая еще сильнее чуть ниже кончика. «А если ты убежишь, я догоню».
Вэл издает звук — что-то среднее между беспокойством и волнением.
Я обхватываю основание другой рукой и начинаю гладить. «Теперь проведи рукой по всей этой мягкой коже и прикоснись к себе».
«Доминик…» Она хочет возразить. Сказать мне, что она не возбуждена. Но я вижу это по ее глазам. Я вижу это по тому, как она не может отвести взгляд от моего члена. Я вижу это по тому, как поднимается и опускается ее грудь.
«Ты носишь мою чертову рубашку. И ты будешь трогать себя в ней». Я продолжаю двигать медленно.
Она колеблется.
«Если ты не кончишь к тому времени, как я закончу, я сам о тебе позабочусь. Так что если ты не хочешь, чтобы я сегодня ночью совал пальцы тебе в пизду, ты сделаешь то, что я скажу».
Она разрывается. Я знаю, что она разрывается. Потому что она тайно хочет, чтобы я прикоснулся к ней. Она хочет, чтобы я трахнул ее. Она просто еще не готова признать это.
«Сделай это сейчас, мама. Засунь руку в трусики и скажи мне, насколько ты мокрая».
Моя Валентинка откидывает голову назад и закрывает глаза.
Я собираюсь сказать ей, чтобы она продолжала следить за мной. Но тут она сбрасывает одеяла, которые были на ее ногах.
Теперь моя очередь затаить дыхание, когда она задирает подол моей толстовки. Она не снимает ее; она даже не задирает ее достаточно высоко, чтобы показать мне ее потрясающие сиськи; она просто задирает ее достаточно высоко, чтобы обнажить пояс своих брюк.
Ее наряд, с ног до головы в толстом хлопке, не должен быть сексуальным. Но она уже извивается, и неважно, во что она одета, потому что я готов кончить, просто глядя на нее.