Домой не по пути

Дьюал Эшли

– Исправляйся.

– Что я должен сделать?

– Уилл, ты жалок.

– Хорошо, я согласен. Мне наплевать.
– Он несется на меня.
– Я жалок.

– Хватит!
– Решительно отпрыгиваю назад.
– Знаю, что у тебя есть причины сходить с ума, разрушать себя и свою жизнь, но я не хочу быть частью этого безумия. И я не хочу тебя любить, Уилл. Не хочу видеть тебя, слышать. Ты сделал мне больно.

– Я понимаю.
– Его голубые глаза блестят и поглощают меня, а я исчезаю, тону и не выбираюсь на поверхность.
– Понимаю. Я потерял тебя.

–

Потерял.

– Но я хочу тебя вернуть. Я смогу, я постараюсь. Когда я несусь от себя, я прибегаю к тебе, Реган. К тебе.

– Нет.
– Я прикусываю губы и зажмуриваюсь.
– Я хочу уйти. Если ты чувствуешь ко мне хоть что-то, ты меня отпустишь.

– Пожалуйста, Реган, я кретин, я знаю. Но ты делаешь меня лучше. Слышишь? Ты в моей голове, мыслях, я поступил так, потому решил, что потерял тебя!

– Ты был прав.

Смотрю на парня и опускаю плечи. Перекидываю через плечо рюкзак и вытираю слезы. Они опять по щекам льются. А я ведь редко плачу. Иду к двери. Уильям идет за мной. Он выбегает вперед, касается пальцами ручки и приоткрывает дверь.

Я гляжу в его глаза. Я люблю его глаза. Но это не важно.

– Вернись к родителям, Уилл. Извинись перед ними.
– Мне нечем дышать. Нечем. Я задыхаюсь, боже, я упаду.
– Иначе у тебя не останется близких.

Я делаю шаг вперед. Однако Уильям неожиданно вновь закрывает дверь и ударяется об нее лбом. Он закрывает глаза и шепчет:

– Не уходи, Реган, прошу тебя.

– Уилл...

– Не оставляй меня.

– Пожалуйста, прекрати.
– Слезы душат. Я не могу, не могу говорить.
– Ты делаешь хуже, перестань.

– Что мне сделать?
– Он выпрямляется. Приближается ко мне и касается ладонями моего лица.
– Скажи, черт подери, просто скажи, я сделаю, обещаю! Реган, я люблю тебя!

Закрываю глаза, и слезы вырисовывают новые полосы на щеках. Такое чувство, что у меня нет земли под ногами, что воздух исчез. Я раскрываю глаза, а мир - черно-белый.

– Дай мне уйти.
– Мой голос мертвый. Сердце падает.

Подбородок Уильяма дрогает, а глаза закрываются.

– Дай мне уйти.
– Еще раз повторяю я и отстраняюсь. Позволяю себе в последний раз посмотреть на лицо Уильяма Гудмена, на морщинки около его губ, веснушки, и выдыхаю.

Мои пальцы непроизвольно касаются его щеки. Я пробегаюсь ладонью по его губам, а потом выбегаю за дверь и не оборачиваюсь. Это самый трудный поступок в моей жизни, и впервые я ощущаю себя по-настоящему сломленной.

ГЛАВА 19.

Янгстаун. Город, который никогда не был мне домом.

Я здесь выросла. Я здесь разочаровалась. Я пыталась стать смелее, а потом сбежала. Стоило ли садиться в машину к Гудмену? Стоило ли бросать семью? Стоило. Внутри все горит, но я не жалею. В Янгстауне мои ноги врослись в землю. А теперь я умею летать. И пусть мой полет закончился падением, я все-таки ощутила вкус свободы.

От вокзала до моего дома минут пятнадцать. Я плетусь вдоль знакомых улиц и уже не верю, что когда-то бродила по Эри, Сиракьюс, Нью-Йорку; что

видела океан, слушала джаз. Все это кажется вымыслом и плодом разыгравшегося воображения. Я неожиданно хмыкаю - слабо, горько, по-другому мое тело сейчас неспособно себя вести - и хмурюсь. Возможно, я напишу об этом. Да, напишу нашу с Кори историю. Всегда хотела выражать свои мысли на бумаге, потому ведь и пошла на факультет литературы. А теперь мне даже есть о чем писать. Удивительно. Внезапно я нахожу нечто хорошее в грозовых мыслях.

Плечи ноют от усталости, а в груди у меня, будто дырка. Мне кажется, сейчас глаза я опущу и увижу простреленное легкое, ведь дышать совсем невыносимо. Щеки болят. Так болит лицо у тех, кто рыдал несколько часов подряд, а я рыдала. Мне стыдно за себя.

Я прихожу на свою улицу. Делаю несколько шагов и останавливаюсь, повернувшись лицом к коттеджу. Гляжу на него. Небольшой дом с ветхой крышей, с разбитым крыльцом и прогнившими ступеньками. Я не знаю, что чувствовать, одна мысль вертится в голове: я будто не уезжала. Внутри ощущения совсем другие, а снаружи: те же стены, тот же запах. Я вновь стою здесь, напротив дома, из которого убежала, и думаю: что со мной не так? Что я делаю неправильно? Ветер откидывает назад спутавшиеся, длинные волосы. Мне хочется поправить их, но я не поправляю. Выдыхаю и медленно иду вперед, переставляя ватные ноги. Дома кто-то есть. Я слышу, как на кухне работает телевизор.

Стаскиваю кроссовки. Бросаю рюкзак. Плетусь по коридору и чувствую этот запах, от которого глаза слезятся: запах бедности, сырости, алкоголя. Я вновь здесь. Я дома.

Прохожу на кухню. Мама помешивает салат, но, увидев меня, замирает. Ее пальцы выпускают ложку с глухим треском. Она ошеломленно смотрит на меня, пытается сказать что-то, но не может. На ее лице как всегда кричащие тени, в глазах полопавшиеся сосуды, помада на пол-лица. Она делает шаг вперед, делает шаг назад. Я тоже молчу. Подхожу к холодильнику, открываю дверцу и спрашиваю:

– Ты будешь что-нибудь?

– Я делаю салат.
– Шепчет она.
– Ты проголодалась?

– Немного.
– Достаю пакет молока, яйца.
– Что насчет омлета?

Она нерешительно кивает. Включаю плиту, связываю в пучок волосы. Мама стоит со мной рядом, помешивает салат, а плечи ее трясутся. Я зажмуриваюсь. Не могу. Все это не просто причиняет боль. Мне трудно даже дышать.

– Я хочу устроиться в кафе официанткой. С тобой. У Грэга есть вакансии?

– У него всегда есть вакансии.
– Она порывисто смахивает слезы со щек.

– Хорошо. Я собираюсь накопить немного денег, чтобы уехать, мам.

– Уехать.

– Да.

– Опять?

– Опять.
– Разбиваю яйца о край сковороды, и они шипят, распластавшись по маслу. Мама шмыгает носом. Помада у нее размазалась по подбородку.
– Ты можешь поехать со мной, если хочешь. Например, в Бостон, в Вашингтон или Провиденс.

– Там у тебя никого нет.

– Начну все заново.

– Я не брошу отца.

– Почему?
– Я перевожу взгляд на маму и сжимаю пальцы.
– Почему ты не бросишь его? Мама, мы должны уехать.