Дон Кавелли и папский престол

Соображать, что к чему, нужно побыстрее, — снаружи уже рассвело. Кавелли поспешно взглянул на наручные часы — без четверти шесть. Уже в пять утра клавигеро [1] начинает отпирать музейные двери. Значит ли это, что служители уже проходили через этот зал? Возможно.

Значит, все двери отсюда и до входа открыты. А если они все-таки еще не успели побывать здесь? Тогда получается, что двери все еще заперты в обоих направлениях, а Кавелли и все его спутники очутились в ловушке. Он стиснул зубы. Похоже, что они в отчаянном положении. По крайней мере, босиком по мраморному полу можно пробежать

достаточно быстро и бесшумно. Есть шанс, что их не заметят…

Осталось восемьдесят метров. Еще пятьдесят. Двадцать. Вот, наконец, дверь! Кавелли с силой нажал на нее, и, по счастью, створки поддались. В этот момент в другом конце коридора настежь распахнулась дверь, через которую они вошли. Показались двое преследователей и, мгновенно оценив ситуацию, устремились в погоню со скоростью и убийственной целеустремленностью ядерных ракет. Пыхтение Монти между тем перешло в хрип, а его лицо покрылось красными пятнами. Похоже, долго он не продержится. Кавелли понял, что им не выиграть эту гонку. Помощи ждать неоткуда. Если только…

— Бегите! — крикнул он своим спутникам. А затем подхватил стул, на котором днем обычно сидели музейные смотрители, и со всей силы швырнул его в витрину, где лежало старинное золотое украшение. Пронзительный вой сигнализации разорвал тишину…

— Dormisne?

Еле слышно, почти касаясь губами уха лежащего передним старика, он прошептал по-латыни: «Спишь ли ты?» Но не то чтобы он и вправду ожидал ответа. Вопрошаемый был мертв.

Лицо мужчины, покоившегося на удивительно скромной постели, выглядело бледным и застывшим: глаза, лишенные всякого выражения, смотрели в потолок или, как мог кто-то подумать, сквозь эту преграду, в небо. Открытый рот искривляла страдальческая гримаса, что в любом другом случае выглядело бы отталкивающе. Но одухотворенность лица, которое в последние годы так часто искажали боль и страдание, как ни странно, не исчезла и теперь придавала всему облику лежащего какое-то трагическое достоинство.

— Dormisne? — спросил человек во второй раз, уже зная, что ответа не последует, но словно пытаясь хоть на несколько секунд отсрочить тот момент, когда придется окончательно смириться с неизбежным.

Задавать вопрос — даже и один раз — было ошибкой, строго говоря, даже нарушением правил.

Иоанн Павел II [2] давным-давно отменил этот многовековой ритуал. Теперь усопшего уже не полагалось спрашивать «спишь ли ты?», ударяя при этом по лбу маленьким молоточком из слоновой кости.

И все же стоящий перед ложем мужчина никак не мог заставить себя отнестись к старику как к обычному мертвецу, поскольку боготворил его. Этот вопрос был данью уважения ко всей его земной жизни.

Камерарий [3] Де Дженнаро со вздохом выпрямился и кивнул маленькому человеку в белом халате, который в ожидании своей очереди стоял возле двери. Возле него столпились все те, кому, согласно протоколу, полагалось присутствовать в этих покоях в эту скорбную минуту: личный секретарь папы, канцлер Апостольской палаты и папский церемониймейстер. Врач подошел к кровати и пощупал пульс, а затем, хотя это было совершенно излишне,

приложил к груди усопшего стетоскоп. Затем закрыл ему глаза и, отступив назад, замер, скрестив руки на груди и опустив голову.

— Vere, Sanctus Pater mortuus est, — проговорил Де Дженнаро, достаточно громко, чтобы все могли его услышать. «Святейший отец воистину мертв».

Затем камерарий, который с этого момента официально замещал папскую должность, произнес молитву, а после снова подошел к ложу и благословил покойного. Ему претили его новые обязанности, однако все должно происходить согласно ритуалу: дрожащей рукой он снял золотое Кольцо рыбака [4] с холодного пальца мертвеца.

Вскоре состоится первое собрание кардиналов, на котором кольцо и булла — свинцовая папская печать — будут прилюдно разбиты. Sede vacante, то есть время «свободного престола», продолжится до тех пор, пока коллегия кардиналов не выберет из своего состава нового понтифика. Строго говоря, папой может стать любое лицо мужского пола из не состоящих в браке католиков не моложе тридцати пяти лет. Однако на самом деле прошло уже несколько веков с тех пор, как папу избирали не из числа кардиналов.

Далее требовалось, чтобы камерарий уведомил кардинал-декана [5] о смерти понтифика, с тем чтобы тот тотчас призвал кардиналов прибыть в Рим. Конклав должен начаться не ранее чем через пятнадцать и не позднее чем через двадцать дней после смерти главы Римско-католической церкви.

Кроме того, камерарий должен сообщить печальное известие кардиналу-викарию, в обязанности которого входило донести печальную весть как до безутешной паствы, так и до остальной мировой общественности.

Затем последуют девять дней траура. Личный врач папы позаботится о бальзамировании.

Мертвого понтифика оденут в положенное для церемонии облачение, и тело доставят в зал Клементины — место для аудиенций в Апостольском дворце. Именно тогда все имеющие отношение к Ватикану и аккредитованные при Святом престоле послы смогут попрощаться с усопшим, а журналистам разрешат фотографировать. После этого тело перенесут в собор Святого Петра, чтобы простились верующие, — когда умер Иоанн Павел II, проводить его пришло более двух миллионов человек. Швейцарские гвардейцы все это время простоят у гроба в почетном карауле. И лишь после заупокойной мессы, которую отслужит кардинал-декан, гроб захоронят в подземельях Ватикана под собором Святого Петра, где уже покоятся сто шестьдесят умерших пап.