Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

— Это правда, замтилъ комиссаръ; онъ дйствительно самъ написалъ свою жизнь такъ, что ужъ лучше нельзя написать; и заложилъ ее въ тюрьм за двсти реаловъ.

— И выкуплю ее, прервалъ Гинесъ, хотя бы она была заложена за двсти золотыхъ.

— Разв она такъ хороша? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Да тамъ хороша, возразилъ каторжникъ, что заткнетъ за поясъ Лазариллу Тормескаго и вс книги въ этомъ род. Въ ней написана одна только правда, да такая милая, что чище всякой лжи.

— А какъ она подъ заглавіемъ? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Жизнь Гинеса Пассамонта, отвтилъ авторъ.

— Окончена она? продолжалъ спрашивать Донъ-Кихотъ.

— Какъ могъ я окончить ее, когда я самъ еще не окончился, отвчалъ тотъ же господинъ. Въ ней описано все со дня моего рожденія, до того времени когда меня въ послдній разъ присудили теперь въ каторгу.

— Такъ ты бывалъ уже такъ? сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Служилъ ужь я такъ четыре года Богу и королю, отвтилъ Гинесъ; испробовалъ я и сухарей и бычачьихъ нервъ; и правду сказать не слишкомъ кручинюсь, что приходится мн побывать такъ еще разъ, потому что буду имть, по крайней мр, время докончить свою

книгу. Мн еще предстоитъ иного хорошаго сказать, а на испанскихъ галерахъ, слава Богу, свободнаго времени больше, чмъ мн нужно; тмъ боле, что обдумывать мн ничего не осталось, я наизусть все знаю, что буду писать.

— Ты, право, не глупъ, сказалъ ему Донъ-Кихотъ.

— Это то и бда моя, замтилъ Гинесъ, потому что только дуракамъ везетъ на свт.

— Занимайся-ка по прежнему плутнями, вмшался коммисаръ.

— Кажется ужь докладывалъ я вамъ, господинъ коммисаръ, чтобы вы изволили говорить повжливе, отвчалъ арестантъ. Позвольте еще вамъ доложить, что вашу черную розгу начальство дало вамъ вовсе не для того, чтобы угнетать этихъ несчастныхъ, которыхъ вы сопровождаете, а, какъ мн кажется, для того, чтобы вы ихъ отвели куда велитъ его величество. Если нтъ, то жизнью… впрочемъ, довольно. Всякія пятна могутъ когда-нибудь попасть въ щелокъ, и пусть каждый молчитъ, — здорово живетъ и отправляется своей дорогой, какъ и намъ пора это сдлать, потому что мы ужь довольно намололи здсь всякаго вздору.

Въ отвтъ на это коммисаръ замахнулся было жезломъ своимъ на Пассамонта, но Донъ-Кихотъ бросился впередъ, отвелъ ударъ и просилъ коммисара не драться. «Ничего удивительнаго нтъ», сказалъ онъ, «если человкъ съ связанными руками вознаграждаетъ себя тмъ, что развязываетъ языкъ;«посл чего, обратясь къ каторжникамъ, сказалъ имъ: «изъ того, что я услышалъ отъ васъ, дорогіе братья, я вижу ясно, что хотя васъ караютъ за ваши заблужденія, все-же ожидающая васъ жизнь приходится вамъ не по вкусу, и вы отправляетесь на галеры противъ вашей воли. Я вижу также, что недостаточное мужество, выказанное при допрос однимъ, недостатокъ денегъ у другаго, простое несчастіе третьяго и наконецъ пристрастіе и заблужденіе судій вообще ршили вашу погибель и закрыли предъ вами двери правосудія, составляющаго наше общее достояніе. Все это, друзья мои, убждаетъ меня въ тонъ, что я долженъ показать на васъ: зачмъ ниспосланъ я въ мір, почему неисповдимой волей промысла включенъ я въ сонмъ рыцарей, зачмъ клялся я вспомоществовать гонимымъ и сирымъ и отстаивать слабыхъ, угнетаемыхъ сильными. Но такъ какъ вмст съ тмъ я сознаю, что никогда не слдуетъ длать насильно того, что можно сдлать мирно, поэтому и прошу вашихъ конвойныхъ и господина коммисара снять съ васъ оковы и отпустить васъ съ Богомъ; другіе сослужатъ за васъ королю службу въ лучшихъ обстоятельствахъ. А между тмъ, говоря правду, не чудовищно-ли обращать въ рабовъ тхъ, кого Богъ и природа создали свободными. Къ тому-же, вамъ, господа,» сказалъ Донъ-Кихотъ, обращаясь къ конвойнымъ, «люди, эти, кажется, не сдлали никакого зла, поэтому отпустите ихъ съ миромъ, и пусть каждый изъ нихъ остается съ своимъ грхомъ. Пусть ужъ тамъ судитъ ихъ Верховный Судія; Онъ награждаетъ добрыхъ и наказуетъ злыхъ. Намъ-же, людямъ, уважающимъ, въ каждомъ изъ насъ, наше человческое достоинство, не пристало быть палачами себ подобныхъ; это не достойно человка, особенно не имющаго въ томъ никакого интереса. Прошу-же васъ, господа, добромъ и спокойно, — желая оставить за собою предлогъ поблагодарить васъ потомъ, — исполнить мою просьбу. Если-же вы откажете мн, тогда этотъ мечь, это копье и эта рука съумютъ заставить васъ послушать меня.»

— Вотъ это тоже мило, воскликнулъ комиссаръ, и стоило вамъ, господинъ рыцарь, столько говорить для того, чтобы выговорить такую диковинку. Неужели вы, въ самомъ дл, думаете, что мы или тотъ, кто поручилъ намъ этихъ каторжниковъ, могутъ отпустить ихъ когда захотятъ. Полно вамъ, право, народъ смшить; позжайте себ своею дорогой, да поправьте на голов своей тазъ, не безпокоясь отыскивать пятой лапы у нашего кота.

— Самъ ты котъ, крыса, каторжникъ, и вдобавокъ грубіянъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, и не находя нужнымъ предупреждать его, устремился на него съ такою яростью, что прежде нежели противникъ его усплъ подумать о защит, онъ свалилъ его на землю. Къ счастію рыцаря, онъ восторжествовалъ надъ конвойнымъ, вооруженнымъ аркебузомъ. Это неожиданное нападеніе ошеломило на минуту всю стражу, но скоро придя въ себя, конвойные верховые схватились за мечи, а пшіе за пики, и напали на Донъ-Кихота, ожидавшаго ихъ съ убійственнымъ хладнокровіемъ. Рыцарю, безъ сомннія, пришлось-бы пережить теперь нсколько не совсмъ пріятныхъ минутъ, если-бы каторжники не употребили, — воспользовавшись случаемъ вырваться на свободу, — совокупныхъ усилій разорвать сковывавшую ихъ цль, произведши при этомъ такую кутерьму, что конвойные, кидаясь то на освобождавшихся арестантовъ, то на освобождавшаго ихъ и теперь напавшаго на стражу рыцаря, въ сущности ничего путнаго сдлать не могли. Санчо, съ своей стороны, помогалъ освободиться Гинесу, который первый вырвался на свободу, и не чувствуя боле оковъ на себ, вскочилъ на распростертаго комиссара, вырвалъ изъ рукъ его аркебузъ, и прицливаясь то въ одного, то въ другаго, и не стрляя ни въ кого, вскор очистилъ поле битвы отъ всякихъ конвойныхъ, удравшихъ со всхъ ногъ отъ аркебузы Пассамонта и камней, которыми провожала ихъ вся остальная братія.

Санчо, правду сказать, не на шутку перепугался этого дла, страшась, чтобы разбжавшіеся конвойные не донесли обо всемъ святой Германдад, которая, при звук колоколовъ и барабановъ могла тотчасъ же пуститься отыскивать виновныхъ. Онъ сообщилъ объ этомъ своему господину, упрашивая его поскоре убраться отсюда и скрыться въ горахъ.

— Ладно, отвчалъ Донъ-Кихотъ, но я знаю, что мн слдуетъ сдлать прежде всего, и крикнувъкличь къ освобожденнымъ имъ каторжникамъ, бжавшимъ, какъ попало въ разныя стороны, обобравши напередъ

коммиссара до послдней нитки, онъ собралъ ихъ всхъ вокругъ себя, — арестантамъ интересно было услышать, что скажетъ имъ ихъ освободитель. Рыцарь, окруженный тми, которые обязаны были ему своей свободой, обратился къ нимъ съ такими словами: «господа! каждому изъ насъ слдуетъ быть признательнымь за оказанное ему благодяніе, потому что неблагодарность людская особенно непріятна Богу. Вс вы видите и чувствуете, сдланное мною вамъ добро: въ благодарности за это, я требую, или лучше сказать, такова моя воля, чтобы вы вс, съ этой самой цпью на ше, отъ которой я освободилъ васъ, отправились въ Тобозо, представились тамъ моей дам Дулыгане Тобозской, передали ей, что рыцарь ея, называемый рыцаремъ печальнаго образа, свидтельствуетъ ей свое глубокое почтеніе и разсказали ей во всхъ подробностяхъ это знаменитое приключеніе. Затмъ каждый изъ васъ можетъ съ Богомъ отправиться себ куда знаетъ».

— Все, что вы, господинъ рыцарь-освободитель нашъ, повелваете намъ исполнить, совершенно невозможно для насъ, отвчалъ Донъ-Кихоту, отъ лица всей братіи, Гинесъ Пассамонтъ, потому что вс мы вмст, съ цпью на ше, никакъ не можемъ отправиться по большой дорог, а должны пробираться, безъ цпей, по одиночк, каждый заботясь только о самомъ себ, не показываясь ни на какихъ дорогахъ, а напротивъ, стараясь ходить чуть не подъ землею, чтобы не наткнуться какъ-нибудь на святую Германдаду, которая, безъ всякаго сомннія, пустится за нами въ погоню. Все, что вы, господинъ рыцарь, можете сдлать, по всей справедливости, это замнить путешествіе въ Тобозо и представленія вашей дам Дульцине Тобоэской нашею молитвою за васъ. Но думать, чтобы мы добровольно возвратились въ землю египетскую, или, что тоже, пошли-бы, съ цпью на ше, въ вашей дам Дульцине, значило бы думать, что теперь ночь, и требовать этого отъ насъ, значило-бы требовать отъ козла молока

— Когда такъ, гнвно воскликнулъ Донъ-Кихотъ, то клянусь, донъ негодяй, донъ Генезилъ Парапильскій, или чортъ тебя знаетъ, какъ тебя тамъ зовутъ, ты пойдешь одинъ поджавши хвостъ, съ цпью на ше и наклоненной головой.

Пассамонтъ, человкъ отъ природы задорный, къ тому же не замчавшій, что рыцарь какъ будто не въ своемъ ум, — это лучше всего доказывала Пассамонту полученная имъ свобода, — мигнулъ братіи, которая, отбжавши въ сторону, забросала Донъ-Кихота каменьями;— защищаться отъ нихъ, помощью одного шлема, у рыцаря не хватило рукъ. Бдный же Россинантъ доведенъ былъ до того, что обращалъ теперь столько вниманія на шпоры, какъ будто онъ былъ вылитъ изъ бронзы. Санчо спрятался за своего осла, и этимъ живымъ щитомъ прикрылся отъ града каменьевъ, осыпавшихъ оруженосца и рыцаря. Щитъ рыцаря оказался однако хуже щита оруженосца и Богъ всть сколько счетомъ каменьевъ обрушилось на него съ такою силой, что они свалили его, наконецъ, на землю. Едва лишь онъ упалъ съ коня, какъ въ туже минуту на него вскочилъ каторжникъ, въ школьной форм, — снялъ съ головы его тазъ, которымъ онъ, кстати, хватилъ Донъ-Кихота три или четыре раза по плечамъ, потомъ ударилъ этимъ тазомъ нсколько разъ по земл, намреваясь разбить его въ куски, и вспомоществуемый остальною братіей, снялъ съ рыцаря его шолковый съ двойными рукавами камзолъ, который онъ носилъ поверхъ своихъ латъ, и обобралъ бы его до чиста, до самыхъ чулковъ, еслибъ непомшали ему кирасы и другія вооруженія Донъ-Кихота. Сняли каторжники и съ Санчо кафтанъ, оставивъ его чуть не въ одной рубашк, и подливъ между собою добычу, разбрелись въ разныя стороны, заботясь больше о томъ, какъ бы не наткнуться на святую Германдаду, чмъ о томъ, чтобы съ цпью на ше отправиться въ Тобозо и представится тамъ Дульцине. На мст побоища оставались теперь только Донъ-Кихотъ, Санчо, оселъ и Россинантъ; оселъ задумчивый, съ опущенною внизъ головой, хлопая по временамъ ушами, точно будто камни продолжали еще сыпаться на него; Россинантъ, распростертый рядомъ съ своимъ господиномъ, потому что и его каменья сшибли съ ногъ; Санчо безъ кафтана, дрожа отъ страха, при мысли о святой Германдад, и наконецъ самъ рыцарь Донъ-Кихотъ, терзаемый мыслью о томъ, какъ отплатили ему каторжники за его благодяніе.

Глава XXIII

Въ этомъ грустномъ положеніи, Донъ-Кихотъ сказалъ своему оруженосцу: «Санчо! постоянно твердили мн, что благодтельствовать негодяямъ все равно, что подливать въ море воды. Если бы я поврилъ теб, я бы избжалъ этой непріятности, но дло сдлано, поэтому призовемъ на помощь терпніе и постараемся извлечь изъ настоящаго полезный урокъ для будущаго».

— Ну ужь вы то извлечете, разв когда я стану туркомъ, отвтилъ Санчо. Но такъ какъ вы сами говорите, что повривши мн, вы избжали бы теперешняго несчастія, то поврьте мн, въ эту минуту, и вы избгнете гораздо худшаго, потому что святая Германдада плюетъ на всхъ вашихъ рыцарей, и я ужь слышу въ ушахъ своихъ свистъ ея стрлъ.

— Ты трусъ, Санчо, и больше ничего, сказалъ Донъ-Кихотъ, но чтобы ты не сказалъ, что я упрямъ и никогда не слдую твоимъ совтамъ, поэтому я послушаюсь тебя, но только съ однимъ условіемъ, что никогда, живой или мертвый, ты не скажешь никому, будто я удалился отъ грозившей намъ опасности изъ страха, но что сдлалъ это, единственно, во исполненіе твоихъ просьбъ. Если ты скажешь противное, ты солжешь, и я, отнын на всегда, и отъ всегда до нын, бросаю теб въ лицо эту ложь, и не перестану повторять, что ты лжешь, и будешь лгать, пока будешь утверждать что-нибудь подобное. И не возражай мн на это, потому что при одной мысли, будто я ухожу изъ страха отъ опасности, въ особенности отъ ныншней, что во мн явилась хоть тнь испуга, меня беретъ охота остаться здсь, и ожидать одному не только святую Германдаду, или то братство, которое ужасаетъ тебя, но даже братьевъ двнадцати колнъ Израиля и семь братьевъ Макавевъ и близнецовъ Кастора и Полукса и всевозможныхъ братій съ ихъ братствами.