Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Шрифт:
— Тише!
По стене змеей сползает веревочная лестница.
— Держи крепче, — шепчет Каталинону Мигель и взбирается наверх.
Вот он перенес Изабеллу через перила балкона и с нею на руках начал спускаться.
После них ловко подобрался к балкону Каталинон. Его ждет девушка, плотно закутанная в плащ — он не видит ее лица. Зато он видит руку, которая из-за занавески протягивает девушке плащ Изабеллы. Каталинон едва не вскрикнул от удивления.
— Луиза? — шепотом спрашивает он.
— Я, — шепотом
— Поспешим! — И Каталинон очень скоро забыл то, что видел.
Через минуту все уже в седлах, и никто не обратил внимания на то, что веревочная лестница поднимается наверх, исчезая в темноте.
Копыта обернуты тряпками, и кони бесшумно скачут к городским воротам, кошелек замыкает уста сторожей, зато беззвучно отмыкает ворота.
Поскакали на юг. Ночь так мягка, ароматна и ветрена! Вереницы облаков сгустились в тяжелую тучу, пошел мелкий хлещущий дождь.
Мигель прикрыл от дождя лицо Изабеллы, он обнимает ее одной рукой, другой управляет конем.
У третьего верстового столба их ждет закрытая карета. Изабелла с Мигелем пересаживаются в нее, Каталинон и Луиза поместились на запятках. Верстовые столбы пропадают, теряясь позади, четверка лошадей летит, как стая птиц к солнцу, окутанному пуховыми облаками.
Виноградари в виноградниках смотрят вслед роскошной карете, гудит колокол над землей, тени стрелок на солнечных часах постоялого двора оповещают, что наступил полдень.
Каталинон кормит, поит лошадей, Луиза бродит вокруг него. Каталинон расспрашивает девушку — чью же руку он видел за занавеской?
— Сам сеньор граф помогал нам, — признается горничная.
— Да ну? Сам помогал? Вот это новость, святой Иаков!
— Наверное, надо было хранить наш сговор в секрете?
— Ничего. Так даже удобнее, но больше ты ничего не говори.
— Я поклялась, что не скажу про это, и ты тоже должен молчать, как…
— Как ты, перепелочка! — смеется Каталинон ей вслед.
Дождь перестал. Из тумана вынырнул светлый и теплый день, ослепительно светит солнце, затянутое дымкой испарений.
Четверка коней понесла карету дальше на юг…
Каталинон не слушает больше щебетание Луизы. Червь страха грызет его. Он угрюм, он считает четные столбы, пропуская нечетные, и чует в воздухе что-то недоброе.
К вечеру доехали до Сан-Лукара. На холме за городом, над морем, люди Мигеля наняли чудесный летний дворец.
Влюбленные, прильнув друг к другу, стоят на балконе, смотрят, как грохочет прибой, смотрят на часовню, где завтра Грегорио благословит их союз.
Стол накрыт для пира, блюда осыпаны лепестками роз. Ветер приносит с моря ароматы Африки.
Изабелла уходит в свою комнату.
Мигель молча целует ей руку.
Он нем от счастья. Он не может оторвать
В это время призраком скользнул в комнату Каталинон, которому было приказано стоять на страже на случай погони.
— Что тебе надо? Ты ведь должен стеречь ворота!
— Не бойтесь, ваша милость. Вы в полной безопасности.
— Что ты болтаешь? Нас, без сомнения, преследуют.
— Отнюдь, ваша милость, преследовать-то некому.
— Но граф Сандрис…
— Сеньор граф Сандрис, с вашего разрешения, отлично знал о похищении, как и весь его дом, и, когда вы вернетесь, он благословит вас задним числом. Опасаться вам нечего. Спокойно наслаждайтесь счастьем…
Мигель оцепенел.
— Что ты сказал, несчастный?!
— Истинную правду, ваша милость, вот как бог надо мной… Мне не только сказала об этом горничная сеньориты, но я и сам своими глазами видел руку дона Флавио, он подавал на балкон плащ ее милости. А это ведь доказательство того, что… Что с вами, сеньор?! Отчего вы так побледнели? Господи, да что с вами такое?..
— Поди прочь, — бросил сквозь зубы Мигель, и звук его голоса скрипуч и нечеловечен, он похож на вопль животного, которое мучают.
Каталинон в ужасе скрылся.
Разом темно стало пред взором Мигеля. Свод, раскаленный добела, трещит над его головой, раскалывается, взламывается, и кажется ему — в вихре огненных языков проваливается земля под ним в бездны преисподней. И над обломками его мечты высится глубоко раненная гордость.
— Вот и я, мой дорогой, — словно из дальней дали доносится до него голос Изабеллы.
Голос, такой любимый еще вчера, сейчас отдается в ушах Мигеля отвратительным скрипом, оставляя за собою пустоту.
— Знаю, ты любишь белый цвет. Я тебе нравлюсь?
Но перед глазами, ослепленными унижением и ложью, перед сердцем, переполненным раненой гордостью, сгущаются только темные тени. Мигель не видит Изабеллу.
А она, с улыбкой любви на устах, с белым цветком в кружевном уборе, стоит перед ним, пораженная:
— Почему ты молчишь, любимый? Скорей поцелуй меня! Отец уже, наверное, снарядил погоню…
Только что он безмерно страдал, но, услышав новую ложь, увидев новое лицемерие, укрепился духом. И страсть его в одно мгновение обернулась равнодушием. Властным жестом прервал Мигель речь девушки и холодно вымолвил:
— Не опасайтесь погони, ваша милость, ибо вы отлично знаете, что это выдумка. Вы вернетесь домой одна в моей карете. Мои люди проводят вас.
С этими словами он выбежал во двор, вскочил в седло и, не проронив ни слова, поскакал в Севилью.
А далеко позади него, покачиваясь, катила карета. Лицо Изабеллы белее воска и недвижно, как месяц, небесный провожатый.