Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Томан Йозеф

Он превозмогает себя. Но прикосновение женщины меняет его настроение. Девичье тело жжет, возбуждение Мигеля возрастает.

— Любишь меня, Эстебан?

— Люблю, Эстер, — шепчет Мигель, напряженный от нетерпения. Может быть, все-таки вдруг откинется покров с тайны, и я прозрею, познаю…

— Эстер, Эстер, я хочу огромного, бесконечного счастья!

— Я слышу тебя словно издалека. — И девушка привычным движением привлекает его к себе. — Да, я хочу дать тебе огромное счастье…

— Ну вот, тут мы в безопасности,

благородный сеньор, — обращается Каталинон к связанному человеку, лежащему у его ног. — Тут какая-то беседка, со всех сторон сад, со всех сторон ночь. Может, это сад вашей Эстер. Может, вы тут все знаете лучше меня? Ах, я и забыл, что когда вязал вас, то заткнул вам ротик, и вы не можете мне ответить. Сами понимаете — моему господину, который сейчас обнимает вашу невесту, вовсе не нужны ничьи крики. Чего вы дергаетесь, ваша милость? Лежите спокойно, не то ремни врежутся в тело. Но мне вас жаль, сеньор. И если вы поклянетесь, что не поднимете шума, я вытащу кляп у вас изо рта. Да? Вы киваете? Что ж, попробуем, но помоги вам бог, если вы хоть пикнете. Чувствуете это острие у себя на груди? Так вот, сударь, это нож, и клинок у него длиной в девять дюймов. Так что берегитесь!

— Кто твой господин? — выдавил из себя Эстебан, едва Каталинон освободил его рот.

— О, мой господин — отличный господин. Он и вашей невесте понравится, ручаюсь…

— Негодяй! — крикнул было Эстебан, но острая боль пресекла его голос.

— Не говорил ли я вам, что у меня славный нож?

— Твой господин — христианин? — прошептал пленник.

— Конечно. Да еще какой! Из древнего, знатного католического рода.

— О Адонаи! Эстер с христианином! Какой ужас! Какой позор!

— Понимаю, — кивает Каталинон. — Ваша милость — тайный иудей. Мой господин будет доволен. Еврейки у него еще не было, насколько я знаю, так как евреи могут жить в Испании только тайно.

— И не будет! — сипит Эстебан. — Эстер, конечно, подняла уже на ноги весь дом…

— Вряд ли, сеньор! Повсюду тихо, ни шороха…

— Или пронзила его булавкой, которую я ей подарил! Твоего господина, видимо, уже нет среди живых!

— Вот и видать, что вы не знаете моего господина, — спокойно отвечает Каталинон.

— Я дам тебе десять эскудо, если развяжешь меня! — со стоном молит Эстебан. — У меня есть золото…

— Золото?

— Двадцать эскудо!

— У моего господина хватит золота и для тебя, и для меня. Мой господин — дон Мигель граф Маньяра.

— Помогите! — закричал Эстебан.

Каталинон крепче надавил на рукоять ножа и засунул кляп пленнику в рот.

— Неблагодарный вы человек и только ухудшаете свое положение. Ну, теперь говорить вы больше не можете, а думать думайте что угодно.

Как прежде, так и сейчас: разочарование. Ни намека на длительное счастье. Опять — те же руки вокруг шеи, те же поцелуи, те же ласки, и ничего более. Горько во рту, пусто в душе. Отвращение…

— Прощай, Эстер! — громко сказал Мигель.

Девушка вздрогнула при звуке чужого голоса.

— Эстебан,

Эстебан, ты ли это, милый?

Учащенное дыхание, бешеное биение крови в висках, чирканье кресала, свет — чужое лицо…

Эстер прижала ко рту сжатые кулаки, она задыхается.

Зрачки ее расширились от ужаса, и через эти настежь распахнутые двери входит в сознание образ незнакомца, хитростью проникшего к ней. Горло ее не в силах издать ни звука.

— Я дон Мигель де Маньяра, донья Эстер, — тихо говорит Мигель. — Я пришел к вам в надежде, что у вас найду счастье. И опять не нашел… Видимо, ваш Яхве ничуть не могущественнее нашего бога и не способен дать большего счастья… Вечно все одно и то же, одинаково невкусное… Прощайте, Эстер.

Всхлип позади. Он обернулся.

Еврейка лежит на ложе, и в сердце ее — длинная золотая булавка, под грудью — кровь ярким огоньком…

Молча стоит над мертвой Мигель, наблюдая, как бледнеет ее лицо.

В погоне за счастьем погубил безвинную. Обманул хитростью, как вор, похитил ее ласки — и умертвил. Его любопытство и себялюбие стоили этой женщине жизни.

— Мне жаль вас, Эстер, — тихо промолвил убийца. — Правда, не знаю, кому из нас теперь хуже — вам ли, мертвой, мне ли, живому. Думаю — из нас двоих я более одинок и покинут, Эстер…

Пока Мигель с Каталиноном крадутся в тени под стенами, мать Эстер проснулась от страшного сна и нашла дочь мертвой.

Окаменела в горе. Потом, разразившись воплями, подняла весь дом.

Единоверцы, обступив тело девушки, воздевают руки, рвут на себе одежду, посыпают головы пеплом. Раскачиваясь, запели, рыдая, псалом над мертвой.

Горестный напев долетел и в сад, и связанный Эстебан читает в звуках хора злую участь своей невесты.

Каталинон, седлая лошадей, тихонько клянет вечные скитания.

— Не богохульствуй, — останавливает его Мигель. — За нами идет тень мертвой.

— Как?! — ужасается Каталинон. — Какой мертвой? Неужели та девушка…

— Да, она пронзила себе сердце.

— О, святой Иаков! — заломил руки Каталинон. — Какое страшное дело! Почему она убила себя?

Мигель, не отвечая, поднял коня в галоп и помчался по направлению к Куэнке.

Каталинон с ужасом посмотрел на него:

— Бог покарает вас, сеньор! Человеческую жизнь не возместишь и возом золота…

Ла Манча, плато, по которому ковылял Россинант со своим драгоценным грузом, странствующим рыцарем, — это широкая песчаная равнина с пастбищами, с уединенными хижинами крестьян, с ветряными мельницами, чьи крылья приводят в движение постоянно дующие здесь ветра; омываемая реками Хигела и Хабалон, равнина эта тянется до среднего течения реки Хукар.

Уже несколько дней скитаются по этой бедной местности Мигель с Каталиноном, ночуя то на чердаках крестьянских лачуг, то в грязных постоялых дворах, то в роскошных покоях больших гостиниц, в которых останавливаются на ночь даже вельможи, направляясь к королевскому двору или возвращаясь оттуда.