Донесённое от обиженных
Шрифт:
Между тем Елена предпочла русским молодым людям Инсарова, и это находит понимание у Шубина: «Кого она здесь оставляет? Кого видела? Курнатовских да Берсеневых… Все — либо мелюзга, грызуны, гамлетики, самоеды, либо темнота и глушь подземная». В самом деле, Берсенев был при дамах, когда к ним привязались немцы, и не вступился. Не занятно ли сопоставить это с упоминанием в конце романа: Берсенев едет в Германию учиться и пишет статью о преимуществах древнегерманского права, о цивилизованности немцев?
Юрий подчинился странному побуждению найти в книге все штрихи, которые подчёркивали бы мысль
Инсаров и Елена в Венеции идут по берегу моря, и позади них раздаётся властный окрик на немецком: «Aufgepasst!» («Берегись!»). Надменный австрийский офицер на лошади проскакал мимо их… «Они едва успели посторониться. Инсаров мрачно посмотрел ему вслед».
А вот они проходят мимо Дворца дожей. Инсаров «указал молча на жерла австрийских пушек, выглядывавших из-под нижних сводов, и надвинул шляпу на брови».
«Тургенев подчёркивает в своём герое чуткое, глубокое негодование при виде унижения одного народа другим», — Вакер остался доволен этой родившейся в его голове фразой. Он мысленно взялся за перо… В Москве Инсарова возмутила наглость немцев, уверенных в своём праве унижать русских. В Венеции его скребёт по сердцу от поведения австрийского офицера, от вида австрийских пушек… Казалось бы, продолжал мысль Юрий, то же, что и Инсаров, чувствует навестивший его русский путешественник, восклицающий: «Венеция — поэзия, да и только! Одно ужасно: проклятые австрияки на каждом шагу! уж эти мне австрияки!»
Не отсылает ли высказанное к эпизоду в подмосковном Царицыне? Перечитывая восхитительное описание Царицынских прудов, как не произнести слово «поэзия»?.. добавив: «Одно ужасно: краснорожие бесчинствующие немцы!»
Русский путешественник, однако, о немцах не вспоминает. Он восхищён войной славян против турок, тем, что Сербия уже объявила себя независимою, он сообщает, что в нём самом «славянская кровь так и кипит!» После его ухода Инсаров произносит полные горького значения слова о «славянских патриотах» России: «Вот молодое поколение! Иной важничает и рисуется, а в душе такой же свистун, как этот господин».
Юрия будоражило изощрённое, жгучее чувство: в какое оригинальное, щекотливое положение сумел он мысленно себя поставить! Немец, он разъясняет русской публике (пусть пока в воображении) противонемецкую нацеленность романа, до сих пор не понятого Россией! Сейчас, когда немцы подступили к Москве, когда патриотическая пропаганда важна, как порох, как динамит, имя Тургенева, известное каждому красноармейцу со школьной парты, здорово бы добавило паров. Если германское племя так унижало россиян при царях-немцах, прятавшихся под русской фамилией, то что будет с народом — начни открыто властвовать германский фашизм? Гитлер?
Юрий представил свою брошюру с новой трактовкой романа «Накануне». Брошюру зачитывают, разъясняют политруки в ротах, выдержки из неё перепечатывают газеты от дивизионных до центральных, её текст звучит по радио… Взыгравшему воображению явился плакат… плакат с портретом Тургенева в верхнем правом углу; посередине же — Инсаров, эффектно поднявший в воздух дебёлого, с выпученными
Но одного Инсарова мало. Вакер опять схватился за книгу. В конце её Шубин пишет из Рима своему апатичному приятелю Увару Ивановичу в Москву: будут ли в России «люди» — те, надо понять, люди, которые не потерпят национального унижения? Увар Иванович «поиграл перстами и устремил в отдаление свой загадочный взор».
«Вот, вот что надо будет сказать…» — окрылило Юрия: на плакате представились политрук с наганом в поднятой руке, устремившиеся за ним на врага бойцы, у них грозные лица, руки крепко сжимают автоматы ППШ. «Это они — те самые люди, которых так жаждал увидеть русский классик! Сегодня их — целая армия. Какою тоской по ним дышат строки романа „Накануне“! Но только Советская Родина смогла дать их — мужественные, сознательные, они ненавидят поработителей святой ненавистью…»
Вакер стал прикидывать, какой срок, при загрузке газетной работой, понадобится ему, чтобы сделать дело. Дело, которое вознаградит и переменой национальности, и возвращением в Москву; вознаградит возможностями, какие открыты перед публицистом с именем.
Надежда на перелом судьбы трепала его не слабее лихорадки; он кутался в одеяло, ворочался, потел, пока, наконец, сонное забытье не снизошло к нему. Когда же он вышел в белесо-серое, обдавшее морозом утро с розовой полосой над дальним лесом, — пристукнула сухо выстудившая трезвость. В ночном хмельном возбуждении рисовалось, как кому-то наверху придётся по душе пример коммунистической сознательности: немец сумел увидеть в русской литературе ещё неизученные предостережения о немецкой опасности! Собрал, систематизировал доказательства того, что его соплеменники, его предки отнюдь не чувствовали благодарности к принявшему их народу… Коммунист, который нашёл в себе силы преподать такое открытие, заслуживает особых отличий.
От свежего ли воздуха, но теперь мышление обрело строгую ясность: а если наверху решат, что его работа должна принадлежать перу публициста, писателя с уже прославленным русским именем?..
Оно и впрямь оказалось бы гораздо действеннее. Много ли могла сказать массам неизвестная, да ещё и немецкая фамилия? Меж тем как чтимое имя сделало бы работу сразу же бьющей в цель. Ну, и само оно, разумеется, запламенело бы в ещё большем почёте… От представления, что его лавровый венок водружает себе на голову литературный корифей, Юрий вдруг до костей замёрз и пришёл на работу с сильным насморком.
82
Зима неохотно, мало-помалу сдавалась; по утрам лучи быстро съедали бахромчатый иней на густохвойных ветвях. Санный путь испортился, к полдню ухабы наполнялись грязно-жёлтой водой. В такой день расправляющей крылья весны Вакера вызвал по телефону районный уполномоченный НКВД. Не приглашая сесть, дал вопросительно-кротко улыбающемуся Юрию повестку о явке на лесозаготовительный участок. На вопрос, а как же с работой в газете, ответил отчуждённо ровным голосом:
— Есть постановление Государственного Комитета Обороны. Все немцы — независимо от партийной принадлежности, воинского звания, выборных партийных и советских должностей — мобилизуются в рабочие колонны на время войны!