Допрос безутешной вдовы
Шрифт:
– Догадываюсь, Селиванов-сан. – Я посмотрел на стаканчик с лапшой и беспомощный кипятильник, лишенный нетвердой рукой хозяина электрической подпитки.
– Хорошо хоть догадываетесь!… – горестно вздохнул Владимир Николаевич.
– У меня отец филолог профессиональный, – на всякий случай пояснил я ему.
– А я шесть лет русской филологии отдала, – внесла свою достойную лепту в психическую обработку тоскливого Владимира Николаевича образованная Аюми.
– Да?… – недоверчиво переспросил Селиванов.
– Да, – хором откликнулись мы с Мураками.
– Ну так вот, вы тогда
– Деньги? – решила уточнить явно предпочитающая называть голубое голубым, а розовое – розовым Мураками.
– Они самые, – подтвердил Селиванов.
– И что «деньги»? – поинтересовался я.
– А то, что когда вам предлагают сто тысяч иен только за то, что вы должны дойти до одной гостиницы, встретиться там с дамой и передать ей на словах кое-какую информацию, от таких просьб в моем положении отказываться, согласитесь, глупо. – Он взял в руки остывший уже кипятильник и начал теребить его пальцами с неприятно обгрызенными до самого мяса ногтями.
– Кто вас попросил с ней встретиться? – Я отвернул глаза от его ногтей, которые оскорбляли мое эстетическое чувство.
– Ну, знаете, как вас там?…
– Минамото.
– Знаете, Минамото… Минамото-сан, так, что ли? Я, может, вам кажусь таким вот продажным и дешевым, но если я человеку обещал молчать об этом, то буду молчать! – неожиданно твердо декларировал Владимир Николаевич, продолжая мучить свой кипятильник.
– Значит, этот человек попросил вас никому о его поручении не говорить, да? – спросила Мураками.
– Именно так! – кивнул Селиванов, положил кипятильник на подушку своей постели и пощупал бесповоротно остывающий стакан с лапшой. – Я свое слово привык держать! Уж извините…
– Скажите хотя бы, этот человек русский? – продолжила наше перекрестное интервью бедного, но гордого филолога неотступная капитанша.
– Я же вам сказал, никакой информации об этом человеке я вам не дам! – заявил принципиальный Селиванов.
– А деньги он вам уже заплатил? – поинтересовался я.
– Тоже, извините, не ваше японское дело! – сурово отрезал Владимир Николаевич.
– Значит, вы нам так ничего и не скажете? – угрожающим тоном вопросила Мураками.
– Послушайте, вы же якобы филологи, да? – устало проскрипел Селиванов. – Или хотя бы их дети…
– При чем здесь это? – сверкнула льдинками своих глазенок недоверчивая Аюми.
– При том… Это сказано в классике…
– Быть или не быть? Или кто виноват? – Я предложил Селиванову в порядке гуманитарного обмена на выбор несколько вариантов того, что «сказано в классике».
– Вопросы – это у вас, в полиции, или у писателей, которые в принципе та же полиция – только духа и нравов. А у нас, у филологов, как раз ответы. И ответ вам мой, граждане японцы, из той же классики будет: не стой на пути у высоких чувств!
– Это в каком смысле? – действительно не понял я.
– В прямом! Молодая красивая девушка, замужняя, как вы, конечно, знаете. Со своим Ромео в прямой контакт вступить по организационно-этическим причинам не может… Я же мог помочь…
– И как вы этим
– Я же сказал: пришел и передал простую информацию. Делов-то было на пять минут. К тому же не такие уж они по российским меркам и несчастные…
– И средств заработали, да? – ехидно напомнила ему об истинной цели этой его якобы альтруистической акции Аюми. – Высокие чувства требуют больших средств!
– Смейтесь-смейтесь! – Селиванов демонстративно отвернулся от нее. – Вам это все смешно, смешны деньги! Подумаешь, сто тысяч иен, какие-то восемьсот долларов… А для меня это полугодовая зарплата в моем распрекрасном НГУ!…
– МГУ, – поправила его Мураками.
– НГУ! – не согласился с ее поправкой Селиванов.
– Вы из Новосибирска? – спросил я.
– Да. – Он опять с тоской посмотрел на свою лапшу.
– Хорошо, Владимир Николаевич. – Я решил заканчивать эту гуманитарную корриду. – На сегодня все, но учтите, что, пока вы находитесь в Саппоро, мы вас еще потревожим несколько раз.
– Потревожьте-потревожьте… – вздохнул мрачный Владимир Николаевич. – Хозяин – барин…
– И все-таки было бы лучше и для нас, и, главное, для вас сейчас нам сказать, по чьей просьбе вы встречались в «Гранд-отеле» с Ириной Катаямой? – Я решил из гуманитарной гуманности дать ему последний шанс. – Обещаю, что ваша информация дальше этой комнаты не уйдет.
– Нет, – он покачал головой. – Так она, значит, Ирина?…
– А вы сколько дней были в Ниигате, Владимир Николаевич? – проглотила его последний вопрос Мураками.
– Две ночи, а что? – тем же безнадежным, упадническим тоном спросил Селиванов.
– В Ниигате вы с этой женщиной встречались?
– Она что, из Ниигаты? – довольно натурально удивился Владимир Николаевич.
– Из Ниигаты, – кивнула Аюми. – Мне искренне жаль, Селиванов-сан, что вы отказываетесь нам помочь…
– Когда смогу – помогу, – буркнул Селиванов, – а сейчас не могу. Я слово дал!…
– Понимаем. – Я понял, что визит оказался практически нулевым и что пора ретироваться, пока нам с Мураками не досталось еще больше от этого «пыльного», но гордого специалиста… кстати, по кому? – Последний вопрос, Владимир Николаевич, из филологической области. Вы, если не секрет, чем занимаетесь?
– Не чем, а кем, – педантично поправил меня Селиванов. – Владимиром Сорокиным, а что?
– Вот как?! – вырвалось у меня.
– Вас это удивляет?
– Да нет… – Я еще раз посмотрел на холостяцкий кипятильник на плоской подушке, на сиротский пенопластовый стакан с давно остывшей лапшой и, наконец, на мятые серые брюки с сальными волдырями на коленях, наброшенные на спинку стула. – Ничего…
В лифте мы молчали, и Аюми подала голос только тогда, когда мы вырвались на оперативный простор причудливой паутины сусукинских улочек и переулочков, разницы между которыми, впрочем, нет никакой. Было темно, зябко и неуютно – большей частью не из-за погоды, но из-за глубокого чувства неудовлетворенности по поводу вчистую проигранного «пыльному» Владимиру Николаевичу словесного поединка, в котором на нашей с Мураками стороне было как численное большинство, так и преимущество собственного поля.