Дорога гигантов
Шрифт:
Я, со своей стороны, рассказал про ночную сцену, про казнь грабителей.
— Тише, — сказал барон Идзуми, — слушайте.
Пирс сделал движение рукой, все замолкли.
— Я должен сообщить вам, господа, подробности о положении. Лучше всего я исполню это, если прочитаю вам наше первое сообщение, которое сейчас будет выпущено официальным органом Республики, «Ирландскими военными новостями».
«Дублин, вторник, 25 апреля, 9.30 утра. — Республиканские силы удерживают все свои позиции; британские силы нигде не прорвали наших линий. Напряженный, упорный бой длился около двадцати четырех часов. Потери неприятеля
Пирс прочитал, положил на стол лист бумаги, и оглядел нас. Никто не произнес ни слова. Было слишком очевидно: восстание шатается, обречено на поражение.
Тяжелое молчание нарушил настойчивый выкрик: «Да здравствует Республика!»
Это прокричал Джеймс Конноли. Он подошел к Пирсу. Они обнялись.
Никогда еще резкий контраст между ними не бросался в глаза так ярко, как в эту минуту. Такому, как Конноли, всегда нужна надежда на победу. Его простая, плебейская натура нуждается в этом возбуждающем средстве. Усилие должно быть для него непременно связано с непосредственными и ощутимыми результатами.
Если этих результатов нет, он сам их себе выдумает. Такой, как Пирс, напротив, душа поэтическая, он может бороться, зная, что будет побежден. Его царство — не от мира сего. Его глаза видят дальше, чем непосредственное поражение. Он согласен не быть в числе тех, которые увидят, как прорастет посеянное им зерно.
— Господа, если вам угодно, мы встретимся здесь сегодня вечером в пять. А пока — каждый к своему посту.
Я обернулся. Антиопы уже не было. Я не смел поспешить за нею и вышел с бароном Идзуми и полковником Гарвеем.
По северным улицам города мы направились к Норс-Кинг-стрит. Шли молча. То и дело встречались нам волонтеры, спешившие в южную часть города, иногда обгоняли мы подвозившихся оттуда раненых, измученных, молчаливых.
— А профессор Генриксен? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Полковник Гарвей досадливо махнул рукой.
— Он отказался идти с нами. Его поведение беспримерно. Сенатор Баркхильпедро не приехал, где доктор Грютли — я не знаю... Отсутствие трех наших коллег весьма осложняет, господа, наши обязанности. Не подлежит сомнению, мы, не отказываясь от самого полного беспристрастия, должны напрячь все силы, чтобы втроем выполнить ту задачу, которая первоначально возлагалась на шестерых. Что вы думаете, господа, о ходе событий?
— Думаю, — сказал барон Идзуми, — что эти юноши — храбрейшие из храбрых. Но я удивляюсь, что они до сих пор еще держатся.
— И я того же мнения, — сказал полковник Гарвей.
— Я, кроме того, думаю, — сказал японец, — что даже в случае поражения — они достигнут своей цели. Я не вижу впредь возможности для британского солдата ходить с высоко поднятой головой по тем улицам, по которым мы сейчас идем. Таково, господа, заключение, которым я намерен закончить свой доклад.
— События стремительно развиваются, — сказал полковник Гарвей. — Мы не должны больше расставаться, господа. Сегодня утром, господин Жерар, мы искали
В домике на Норс-Кинг-стрит ждало нас живописное и раздирающее душу зрелище. На две мили вокруг знали доброе сердце г-жи Хью — и использовали его до конца. У Уальшей явились подражатели. В данный момент в домике находилось до двадцати беглецов, выгнанных из южных кварталов пожаром или страхом перед пулями. Женщины причитали, дети кричали. Бедная г-жа Хью перебегала в этом Ноевом ковчеге от одних к другим, она старалась всюду поспеть, но у нее не хватало сил справиться со всеми.
Увидав нас, она бросила своих случайных гостей и подбежала ко мне.
— Ах, сударь, сударь, вы принесли нам какие-нибудь новости о нем?
— О ком?
— О Дэни, господин, о Дэни!
— Я могу лишь сказать, — начал я, не желая обманывать несчастную женщину, — что вчера вечером он вышел со мной, и что...
— Я знаю, я знаю. Он сам мне рассказал, сегодня ночью в два часа, когда вернулся.
— Значит, вы видели его?
— Видела. Он был, точно сумасшедший. На нем были еще его форменные вещи, вы знаете. Потом он надел на себя все штатское. И опять ушел, ничего мне не сказав.
— Ах госпожа Хью, очень боюсь, не присоединился ли он к своим друзьям О’Догерти.
— То есть как это?
— Да, госпожа Хью, к своим друзьям О’Догерти, в революционной армии.
Она вскрикнула.
— Сыновья О’Догерти... И они тоже? Шинфейнеры? Она отворила маленькую дверь на двор.
— Майкл, слышишь, Майкл, что он говорит. Сыновья О’Догерти — шинфейнеры. И Дэни с ними.
Она бегала по комнате. Кончиком фартука стала машинально тереть медный подсвечник.
— Но их расстреляют, их расстреляют. Слышишь, Майкл, ты ведь вчера вечером сам желал, чтобы их расстреляли.
Со двора донесся стон. Старик Майкл рыдал.
— Господь да хранит вас, — сказал торжественно полковник Гарвей.
Два робких, коротких стука в потолок. Г-жа Хью бросила свой подсвечник.
— Теперь господин Дэвис! Я и забыла про него. Дэни носил ему чай. Где он теперь? Ах, милый, милый мой мальчик...
Она дрожащими руками ставила на поднос чашку слепого.
Не обращая внимания на всю эту суматоху, барон Идзуми уселся на низенький стул у камина, достал свою записную книжку, перо и стал писать.
Вдруг стены дома задрожали. Визг ребятишек на секунду затих, чтобы тотчас же возобновиться, — и он стал еще пронзительнее.
Барон Идзуми перестал писать.
— Тяжелая британская артиллерия, — сказал он.
Второй выстрел, казалось — еще сильнее первого. Все крики затихли. Был лишь слышен отчаянный лай собаки в соседнем доме.
— Конец, — проговорил полковник Гарвей.
— Чем могу служить, господин профессор Жерар?
Уже в третий раз за эти три дня сталкивался я с Ральфом во время моих поисков Антиопы в пылающем городе. И в третий раз встречал он меня все той же фразой.