Дорога исканий. Молодость Достоевского
Шрифт:
Мальчики поняли, что мальчик обиделся на немудренный гостинец.
— А я, сыночек, в простоте подумала: «Может, их там, в школе-то, худо кормят», — робко и заискивающе отвечала женщина. — Не взыщи, родной.
— И Августе Францевне обидно будет…
— Не примешь, что ли? А может, скушаешь?
— Ну, пожалуй, оставьте, — смилостивился Филя.
— Знаешь, голубчик, я приехала тебе сказать, — проговорила женщина, — ты уж не взыщи… на той неделе возьму тебя из пансиона.
— Что вы? — воскликнул Филя в странном волнении. — Да как же можно? Ведь мы же скоро кончаем! Спросите товарищей — я почти первым иду!
— Что ж поделаешь, голубчик…
Филя немного помолчал, видимо совершенно сраженный.
— Но как же… университет? — проговорил он жалобно. Фанфаронство разом соскочило с него. — Ведь я же так мечтал… Вместе с братьями Достоевскими…
— Какой уж там университет!
— А… куда же меня?
— Да куда ж теперь? Чай сам понимаешь…
— В деревню?
— Куда ж боле-то?
— И что ж я там буду делать?
— Что все делают, то и ты будешь.
— А может быть… Может быть, мне можно… в гимназию? Вот и товарищ у меня в гимназии… Умнов Ваня…
— Да кто же за тебя платить-то будет? Ведь у меня же копейки за душой не осталось. К тебе добиралась — где пешком, где добрые люди подвезли.
— Лучше я в городе работать буду. Я могу учителем быть. Ваня мне уроки найдет.
— Что же это ты, дружок мой, или не понимаешь? Ведь ты же не вольный, а крепостной, и графовы наследники требуют тебя. Ах, голубчик, ты мой, кабы только они над тобой не измывались…
Наступило тяжелое молчание, изредка прерываемое вздохами матери. Федя и Миша, глубоко потрясенные, старались не дышать.
— Что же это… что же это такое получается? — снова негромко, но с глубоким, с трудом сдерживаемым возмущением заговорил Филя. — Родили, учили, а потом…
Раздался какой-то странный звук — похоже было, что мать Фили всхлипнула.
— Я не про вас говорю, а про него, про графа, — сказал Филя жестко. — Как он посмел так поступить?
— Что ты, голубчик мой? Разве ж так можно? — говорила женщина сквозь слезы. — Ведь он твой отец.
— Отец, — проговорил Филя с горечью, — нечего сказать — отец!
Внезапно в комнате появился кто-то третий, и тотчас же раздался голос Агафьи, прислуги Чермака:
— Леонтий Иванович просит вас откушать кофею.
Звякнул о стол поднос. Маменька Фили поблагодарила, но пить не стла, а снова быстро заговорила, убеждая сына не расстраиваться, а уповать на доброго, всемогущего бога. Она торопилась, свидание подходило к концу.
Снова вошла Агафья и позвала Филю к Чермаку.
Мальчики поняли, что так же, как они подслушивали разговор Фили и его матери с этой стороны прихожей, добрый и высоконравственный Чермак подслушивал его с той стороны.
Вернувшийся от Чермака Филя вежливо и спокойно сказал матери, что должен идти в классную, а ее просит к себе Леонтий Иванович.
Филя вернулся мрачным, молчаливым. Разговор с матерью ожесточил его, теперь он по-иному — сухо и сдержанно — относился к своим прежним товарищам. Перемену заметили все; с ним стали обращаться осторожно, как с больным, и тем самым сделали последние дни его пребывания в пансионе еще более горькими.
Вечером Федя и Миша долго не спали. Они дружно осуждали Чермака, считая, что он обязан был уговорить помещика оставить Филю до конца учения. Если бы они знали, что Чермак, разрешив свидание матери с сыном и вообще дозволив этой женщине теперь, после смерти графа, зайти в пансион, проявил, по своим понятиям, величайшее снисхождение, а посланная с Агафьей чашка
Но как выручить Филю?.. боясь, что их громкий шепот разбудит товарищей, они вышли в коридор; там к ним присоединились еще несколько мальчиков. К сожалению, и общий совет не дал результатов. Да и что можно было придумать? Выкупить Филю на волю? Но для этого нужны были деньги, и много денег, тем более, что наследники графа, видимо, желали свести с ним какие-то счеты. Не нашлось ни одного мальчика, который мог бы с надеждой на успех обратиться за помощью к отцу; меньше всех могли рассчитывать на отца братья Достоевские.
В ту же ночь ворочавшийся без сна Федя видел, как Филя достал из-под подушки маленький синий платочек с крепко завязанным на кончике узелком, поднес его к губам и поцеловал. Федя догадался, что платок дала Филе мать и что теперь он жестоко казнит себя за грубость с ней. В узелочке, вероятно, было несколько медных монет.
Через три дня Филю снова вызвали. Вскоре он вернулся и стал собирать свои вещи. Товарищи обступили его. К общему удивлению, Филя был спокоен. С узелком в руках он обошел окруживших его мальчиков и с каждым попрощался за руку. Братьев Достоевских он нисколько не выделил, и получилось так, что они не успели или не нашлись сказать ему хотя бы несколько прочувствованных напутственных слов. С тех пор они никогда не встречались с Филей, но Федя часто с ужасом думал о нем, видел во сне — не таким, каким знал, а в грязной посконной рубахе и замученного непосильной крестьянской работой.
Новые заботы вытеснили мысли о Филе: пронесся слух, что выпускные экзамены будут публичными. Волновался и Михаил Андреевич: а что, если сыновья оскандалятся перед высокопоставленными лицами? Тогда их карьера окончена, и все труды и заботы пошли прахом…
Чермак готовился к публичным экзаменам — ремонтировал помещения, наводил небывалую чистоту. В рекреационном зале вознесли невысокий барьер и за ним поставили кресла для высокопоставленных лиц.
Наконец долгожданный день наступил. В четыре часа выпускников повели попарно в зал. На покрытом зеленым коленкором столе возвышался огромный глобус; здесь же были разложены учебные программы (экзамены предполагались по всем предметам — начиная с закона божия и кончая физикой и ботаникой). Две черные классные доски на треножниках отделали скамьи с учениками: дальше были приготовлены стулья для публики.
В пять часов начали съезжаться экзаменаторы, приглашенные профессора университета, а затем и публика, состоявшая преимущественно из маменек и папенек. Впрочем, были здесь и посторонние, никому не известные господа; Чермак бросал острый, пытливый взгляд на каждое вновь появившееся лицо, подозревая в нем переодетого инспектора или наблюдателя. Что же касается до кресел, приготовленных для высокопоставленных лиц, то он до самого конца оставались пустыми: лица эти так и не почтили свои присутствием пансион Чермака, хотя вообще посещение высокими особами частных пансионов было принято и распространено. Чермак не знал, радоваться ли этому или печалиться: конечно, присутствие таких особ было весьма лестно, но ведь оно всегда могло обернуться неожиданностью, вызвать непредвиденные и нежелательные осложнения… В конце концов Леонтий Иванович решил, что все идет как нельзя лучше. Обаятельные улыбки, которые он щедро расточал направо и налево, сыграли свою роль — предэкзаменационная атмосфера потеплела. В разных концах зала уже слышались приветственные возгласы, шутки и смех. Приободрились и выпускники.