Дорога к счастью

Киреев Владимир Васильевич

– Чего? – оторопел от неожиданности Харитон. – У меня и карманов-то нет.

– Так деньги расхищали сами кабацкие, – севшим голосом сказал Федор Сковпень, снимая фуражку с остриженной головы. – Я своими глазами видал, как Давид гроши за пазуху совал.

– А пропажу, сука, списал на нас, – заключил Харитон.

– Теперь, казаки, у нас один путь, – полыхнул глазами Долгаль, – стоять до конца за свое дело. Если мы не соберемся все вместе и не вытребуем свое право на трезвость, они нам на шею сядут и мордовать будут до скончания века в свое удовольствие.

Надо объединиться с соседними селами и идти в Сураж к уездному главе жалобу подавать.

– Да еще с кражей надо разобраться! – бесновался Федор. – Набить морду энтому Давиду, чтобы неповадно было на казаков воровство перекладывать.

7

Ханенко был не в себе. Накануне он узнал о погроме в Дареевске. Он рвал и метал, а спросить было не с кого. В первую очередь он приказал бурмистру привести в порядок шинок и начать работу. В его силах было найти виновных и наказать, но беда в том, что он уже начинал побаиваться. А что, если казаки не отступятся от своих требований и поднимутся, а к ним примкнут крестьяне да воровские людишки, бесчисленное множество которых шляется по губернии? Вон в Сураже и Стародубе до военных дело дошло. Что тогда делать?

Ближе к вечеру в усадьбу Ханенко приехал исправник. Он присел на стул, снял фуражку, расстегнул китель.

Он видел, что хозяин расстроен последними событиями, недовольством народа шинками, и очень напряжен.

– Иван Николаевич, – начал встревоженно исправник, и лицо его покраснело от прилива крови, – знаете ли вы, что в Сураже и Стародубе крестьяне разгромили все питейные заведения, да еще против полицейских совершили преступления.

– Да, наслышан уже, – нахмурился Ханенко, скрипя зубами. – Говорят, и военных туда пригнали для наведения порядка.

– Я приехал просить вас о временном закрытии питейных заведений в нашем уезде.

Помещик встал, побагровел и, выпучив глаза, злобно зашипел:

– А завод мне тоже прикажете закрыть и рабочих на улицу выставить? Так и до забастовки недалеко – завод разгромят, как шинок разорили. Поднимутся свои же и разгромят все. Народ работать не очень-то хочет, вот и ждут удобного случая. Того и гляди сюда доберутся, и стены не спасут, – его рука описала дугу в воздухе перед раскрасневшимся лицом.

Исправник покачал головой:

– Вы с огнем играете! Я же говорю о временном закрытии, – ровным голосом, пытаясь успокоить помещика, вещал он. – Я прекрасно понимаю вас. Как все уляжется, опять пускай работают, никто ж не против.

– Не надо меня учить, Федор Петрович, я сам знаю, что делать.

Ханенко с какой-то удалой прытью вскочил с дивана и стал ходить по комнате, сцепив руки за спиной.

– Они что думают? – вспыхнул он. – Мое добро можно переводить безнаказанно?! Не позволю! – на его дряблом теле каждая жилка затрепетала от раздражения.

– Из создавшейся ситуации могут выйти большие неприятности. И это не только мое, но и губернатора мнение, – продолжал гнуть свое исправник.

Хромовые сапоги помещика, обильно смазанные дегтем,

скрипели на покрытом олифой полу. На стене в рамке красного дерева висело большое зеркало. Остановившись напротив и хрипло отдуваясь, он стал рассматривать свое отражение. Повернулся одной стороной, второй, попытался втянуть живот, но лучше не стало.

Исправник, слегка нахмурившись, был явно недоволен кривлянием помещика.

– Так вот, Иван Николаевич, – строго сказал он, – дареевские казаки и не скрывают ничего, прямо говорят: если шинок не закроете, мы всех торгашей перебьем и заведение сожжем. Ситуация, скажу вам, из рук вон…

– Тогда лучше солдат сюда прислать, а то ведь, знаете, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И бунта-то пока, слава богу, у нас нет, но ежели мер принимать не будем, они на голову сядут и еще помыкать начнут.

– Хорошо, я поговорю с губернатором. Ему решать.

– Сделайте одолжение.

В комнату вошел Василий.

– Это мой сын! – громко сказал Ханенко, обращаясь к исправнику.

Тот сделал большое усилие над собой и кивнул:

– Хорош! Добрый наследник растет. Достойная смена папаше. А я тут вот приехал с отцом твоим поговорить, ну и заодно с тобой познакомиться.

Он тяжело поднялся и холеной рукой погладил юношу по голове. Василий присел к столу, на который прислуга поставила горячий самовар, рядом на подносе лежали пироги.

Матушка, разливая чай, бросила взгляд в сторону сына и загадочно улыбнулась.

– Ну-с, не смею больше вас задерживать.

– Федор Петрович, вы что, даже чаю не выпьете? – удивилась помещица.

– Прошу прощения, любезнейшая Татьяна Федоровна, не могу: служба, дел невпроворот.

– Как-то не по-людски получается, – с сожалением вздохнула она.

Исправник с помещиком вышли во двор.

Василий подбежал к окну, оттуда он видел, как отец что-то говорил своему гостю и совал ему в руки сверток, завернутый в газету.

– Вот возьмите, любезнейший Федор Петрович.

– Что это?

– Ассигнации, что же еще.

– За что?

– За службу!

– Благодарствую! – обрадовался исправник и тяжело забрался в бричку.

Ханенко вернулся в дом и, не говоря ни слова, ушел к себе в кабинет. Он сидел в кресле, мрачные мысли одолевали его: «Что же творится с народом, где допустил я слабину, почему теперь все поворачивается против меня? Ведь всю свою жизнь я заботился о своих крестьянах, помогал казакам. Построил заводы, новые деревни, следил, чтобы народишко всегда был при работе и сыт, женил их, создавал новые семьи, помогал строить дома. Что-то тут не так. В мечтах своих я хотел поставить шинки по всей губернии и завладеть всей монополией. Только-только начал расширять производство, как народишко на дыбы встал. Долго ли до греха, все вокруг смотрят с завистью и не прочь пограбить панское добро. Понятно, что исправник приехал ко мне сам неспроста, жадный до денег, но он может мне помочь. Но как сделать все правильно, чтобы, если, не дай бог, дойдет до кровопролития, не пало подозрение на меня?..»