Дорога к счастью
Шрифт:
– Не торопись, хомут на шею всегда надеть успеешь. А вот под овес, сынка, и одного раза хватит вспахать.
– Отчего так?
– Овес – он как сорняк, особого ухода не требует и на непаханой земле расти будет.
Часть пашни засевали весной. Особенно надо торопиться с посевом льна, чтобы уберечь всходы от льняной блохи. На другой день после пахоты насыпал Моисей в полотняную сумку семена, надевал ее через плечо и старших сыновей, Степана и Андрея, привлекал к работе. Пойдут дружно разбрасывать семена по теплому
Ермолай обвел взглядом пашню и оценил проделанную работу:
– Тятя! А сколько гречи вырастет к осени?
– Как на мою думку, если посеять один мешок, то можно собрать не меньше восьми-десяти.
– Ого! – радостно удивился сын.
– Но мы не можем столько посеять, потому что столько семян у нас нет. Вот такая жизнь, сынок. То земли не хватает, то семян.
По темноте возвращались с поля домой, так как помнил Моисей заповедь отцов: весенний день год кормит.
5
Из Киева на каникулы приехал сын Василий. Привез студенческого товарища.
– Григорий, – представился тот помещику.
– Ах, батюшки! – всплеснула руками Татьяна Федоровна. – А я уж и не чаяла, что нынче-то приедете.
Она обняла и расцеловала сына, взяла его за руку и повела в дом. Пока шли до крыльца, несколько раз оглядывалась на его приятеля, который шел следом. Она даже всплакнула и сквозь слезы, всхлипывая, прошептала:
– Худой-то какой, в чем только душенька держится. Все небось учился, все силенки потратил. Но ничего, ничего, откормим тебя за неделю.
Они прошли в гостиную.
Ханенко опустился в кресло и некоторое время молчал, глядел то на сына, то на его приятеля.
– Давайте располагайтесь в комнатах! – радушно предложила Татьяна Федоровна. – И идем ужинать.
Вечером после трапезы, немного захмелев от водки, Ханенко неожиданно завел разговор о делах. О том, что бурмистр молодец, не церемонился с крестьянами, а быстро переселил половину деревень на необжитые земли.
Василий понимающе кивал, а потом повернулся к своему приятелю:
– Ты, я знаю, все за волю крестьян разговоры ведешь. Почему это тебя так тревожит?
Григорий сконфузился, он не ожидал такого вопроса и не знал, что сказать:
– Видите ли, – пробормотал он, – я просто люблю людей, крестьян в частности. Мне стыдно на рабство ваше смотреть.
Василий, щуря глаза, с любопытством посмотрел на приятеля:
– Неужели ты думаешь, что так просто управляться со всем этим хозяйством: деревни, поля, конюшни, винокуренный завод и еще много всего, что не упомнить?
– Погоди! – оборвал его отец и начал внимательно рассматривать собеседника. В его глазах было так много заинтересованности, что этот осмотр выглядел нахальным. –
– Как они могут умереть с голоду, если своим трудом всю Россию кормят? Надо правду сказать. Вы знаете, что государь хочет всем крестьянам дать освобождение? Это только вопрос времени.
– Я понимаю свободу, равенство, братство, но я не могу понять, что мои петьки, еремы, гордеи, егоры – свободные граждане. Все одно пропадут, – помещик неодобрительно покачал головой.
– Новое время – новые требования. На их стороне сила. Не вечно же крестьяне в кабале жить будут. В двадцать пятом декабристы пытались изменить жизнь крестьян, но их жестоко наказали – одних казнили, других в Сибирь сослали, но скоро придут другие.
Ханенко невольно содрогнулся.
– А ты что, за декабристов и против царя?
– Я за свободную Россию, где не будет господского произвола и угнетения. Где все граждане будут свободными.
Помещик недоуменно смотрел на Григория: высокий, стройный юноша с необычайно умными глазами. Откуда у него такая озлобленность на господ и любовь к холопам?
Все уже разошлись по спальням, а Иван Николаевич все медленно ходил по комнате.
Полная луна заливала ярким светом сад, двор с раскидистой яблоней посредине, через окна проникала в дом. Ханенко остановился у окна. Свет разливался по кронам деревьев, но было видно, как ночные мрачные тени борются с ним. Задумавшись, вспомнил, как с отцом они сажали эту яблоню. Потом они с сыном играли под ней. Она была тогда молодой, а теперь она уже не та и он уже не тот.
– Пора спать! – оборвал свои думы помещик и отошел от окна, как бы отряхивая с себя воспоминания.
Утром студенты верхом проскакали несколько километров, после обеда гуляли по окрестностям фруктового сада, потом пришли на двор, где за загородкой паслись годовалые жеребята.
– Может, ты просто завидуешь моему отцу? – опершись спиной на заплот и глядя в упор на приятеля, спросил Василий.
– Нет, – строго сказал Григорий. – Отец твой хозяин хороший, и хозяйство у него дай бог каждому, я по сравнению с вами нищ и гол, как сокол, и у меня нет даже своего угла, но я вам не завидую.
Вечером Ханенко вновь начал разговор, недоуменно разведя руками:
– Ваше поведение, молодой человек, по отношению к крестьянам меня серьезно смущает.
Григорий с удивлением посмотрел на него и ответил:
– Как вы не можете понять, Иван Николаевич, рабство – самое подлое, унижающее человеческое достоинство деяние, и от него нужно немедленно избавиться, чтобы сделать крестьян свободными.
– Не надо себя обманывать, – нахмурился Ханенко. – Чтобы сделать крестьян счастливыми и свободными, нужно опираться не на чернь, а на нас, помещиков. На нас вся Россия держится.