Дорога-Мандала
Шрифт:
— Да уж, настрадалась она вдоволь, — донёсся до Саи голос сидевшего напротив мужчины в выцветшей синей шляпе.
Под глазами у него висели мешки, лицо было дряблое, с отвисшей кожей.
— Н-да… Как ни была она состоятельна, а во время войны хорошо нажилась на борделе для военных. Устроила бордель, и сама зарабатывала деньги как проститутка. Вернулась в Японию, ну и прежние воспоминания, видно, нахлынули, — подхватила разговор согнутая пополам женщина, зажатая между самодельным рюкзаком и мужчиной. Эти двое, похоже, были супругами, они сидели плотно, как улитки, прижавшись друг к другу. Казалось, они срослись боками так, что не разлепишь.
— Наверное, ступив на японскую землю, она почувствовала себя неприкаянно.
— Неприкаянные-то это как раз мы с тобой. Где и чем мы теперь жить-то будем! — Муж, простонав, провёл ладонью по лицу.
— И всё-таки она покончила с собой на следующий день после возвращения в Японию. Значит, ей хотелось умереть на родине, — снова проронил муж.
— Да, но зачем же было перерезать себе горло? Нашедшие её утром сказали, что всё было в крови — и стены, и земля. Она воспользовалась чем-то вроде бритвы. Вот уж действительно эта женщина до самого конца думала только о себе!
Загрубевшее от морщин и загара лицо жены исказилось и стало похожим на высохший мёртвый клубень плюща.
Речь шла о той самой женщине, что заполнила за Саю документ, а потом попыталась шантажировать её. Бесстрастно прислушиваясь к этому разговору, Сая вспоминала умершего брата.
Теперь она хорошо понимала его жест. Брат поднёс ко рту ветви Дерева мёртвых, усыпанные белыми цветами, и стал раскачивать ими из стороны в сторону. Это означало «держи рот на замке».
В мешке Саи были и семена Дерева мёртвых. Это было опасное растение: отведавший его семян становился одержимым злыми духами и носился по лесу, обуреваемый необычными видениями. По-японски оно называлось мандарагэ, цветок-мандала, Сая слышала, что из его листьев и семян делают какое-то лекарство.
В день, когда Сая обменяла квитанцию на японские иены, она, дождавшись момента, когда все толпились на кухне в очереди за ужином, подошла к женщине и шепнула ей: «Деньги я передам после ужина, за туалетом». В ответ женщина самодовольно улыбнулась и не заметила, как Сая опустила в её чашку с супом-мисо семечко Дерева мёртвых. Хотя здесь кормили и лучше, чем на корабле, еда в Управлении для репатриированных была всё-таки скудной. На ужин были только рис и суп-мисо, и Сая ничуть не сомневалась, что женщина съест всё до последней крошки.
Как Сая и ожидала, когда женщина пришла на встречу, ей стало дурно. Подкрасться к ней сзади и перерезать горло кинжалом не составило труда. Кровь ударила струёй. Женщина издала сдавленный звук и упала.
Саю вдруг охватил внезапный порыв, и она обеими руками притянула к себе сына. Полусонный Исаму растерялся от неожиданных материнских объятий, но затем радостно прильнул к ней.
— Да и самоубийство ли это? Ведь орудия, которым она перерезала себе горло, так и не нашли, — вновь поддержал разговор муж.
Сая, гладившая сына по голове, окаменела.
— Не говори ерунды! Если бы это было убийство, Управление предприняло бы меры по задержанию убийцы.
— Ну, в Управлении, может, так и хотели поступить. Но, что ни говори, они так завалены работой с репатриантами и отправкой кораблей в Корею, что им и поспать-то некогда.
Жена, ткнув мужа в бок, оборвала его: «Ой, посмотри!».
Сая взглянула в окно и увидела поразительную картину. Словно бесчисленное, как звёзды на небе, стадо слонов прошествовало по городу, растоптав всё вокруг и стерев город в порошок. Не осталось ничего даже отдалённо напоминающего здания, стояли покрытые гарью деревянные конструкции и покорёженные столбы электропередач. Слабое утреннее солнце освещало искрошенные контуры сметённых построек. Из заросшей бурьяном земли то тут, то там торчали железные и деревянные обломки. Только дорога не заросла травой. Среди пустынного поля видны были грубо сколоченные хижины и землянки. Люди сушили бельё, готовили завтрак на очагах под открытым небом. Человек, едущий на разболтанном обшарпанном велосипеде, полуголый мужчина с трясущейся головой, согнутая пополам старуха, невозмутимо прибиравшаяся
— Да, Хиросиме и впрямь досталось, — пробормотал давешний мужчина. В его голосе звучала боль.
— Да, правду говорят об атомной бомбе, — сказала его жена, вцепившись в оконную раму.
Все пассажиры в вагоне снова прильнули к окнам. Впереди до тянущихся вдали отлогих гор, покрытых коричневой гарью, простиралась голая равнина. В поезде, прежде переполненном разговорами, повисла тишина.
Наконец поезд подъехал к уцелевшему и одиноко стоявшему среди разрушенного города огромному зданию. Мужчина, сидевший напротив Саи, сказал, что это станция Хиросима. Крыша станции провалилась, стены стоявших поблизости складских помещений просели. На платформе без крыши в ожидании поезда стояли люди. Женщина сидела на сумках, рассеянно глядя в небо, мужчины разговаривали, затягиваясь сигаретами. Некоторые устало сидели, привалившись к опорам платформы. Некоторые ходили взад-вперёд, оживлённо смеясь и разговаривая. Сая почувствовала, что за царившим на станции оживлением таилась бездонная пустота. Иногда в лесу встречаются полые деревья. Они протягивают ветви, шумят листвой, но в их стволе зияет огромное дупло, от ствола исходит влажный и тёмный дух. Эти деревья вовсе не такие здоровые, какими кажутся, и наверняка вскоре засохнут.
Состав подошёл к платформе, но никто не выходил и никто не садился, и поезд сразу же тронулся. За окнами вновь оказалась прежняя картина. Повисшее в вагоне молчание стало ещё более гнетущим.
— Говорят, даже те, кто спасся во время атомной бомбардировки, потом болеют и умирают, — послышался голос за спиной Саи.
— Говорят, раны не заживают, начинают гнить и вонять смертью, из носа и изо рта течёт кровь, поднимается температура, наваливается бессилие, люди слабеют, теряют жизненную силу. Умирают даже лечащие врачи. Даже те, кто не пережил атомную бомбардировку, а приехал в город сразу же после неё, часто заболевают и умирают. Я слыхал об этом в лагере от военного врача, и переводчик рассказывал.
— Никакими современными бомбами не добиться такой мощи. Похоже на проклятье, верно? — послышался изумлённый ответ.
«Хорошо, кабы проклятье!» — подумала Сая, глядя на бескрайний пейзаж. Хорошо бы проклясть всех японцев! Хорошо бы вся страна высохла, как заражённый болезнью лес! Перед глазами Саи проплыли фигуры японских солдат в грязной военной форме и тело мёртвого брата с вылезшими из орбит глазами, с переломанными руками и ногами.
Миновав разрушенный город, поезд оказался среди заливных рисовых полей с колосящимися зелёными побегами. Слева виднелись круглые пологие горы, справа временами проглядывала блистающая синева моря. Поезд проезжал мимо маленьких станций. Когда поезд прибудет в Тояму, Сая не знала. Можно было бы спросить у супругов, сидевших напротив, но они могли догадаться о её прошлом, как догадались о прошлом той женщины. Обняв сидевшего на коленях сына, Сая сидела на пропахшем потом и грязью сидении и слушала стук колёс. Когда сын попросился по-маленькому, она подержала его перед окном, и он помочился прямо в окошко. Из-за вещей в проходе протолкнуться до туалета было почти невозможно, поэтому и другие поступали так же, и иногда через окна залетали брызги мочи. Но окон никто не закрывал, ведь стоило сделать это, и запах людского пота становился невыносимым. Люди продолжали сидеть среди брызг мочи, среди пота и грязи, надеясь как можно скорее добраться до места.
На больших станциях, таких как Окаяма или Осака, поезд стоял подолгу. Во время таких стоянок пассажиры выходили на платформу, на продовольственные карточки, полученные в Управлении по оказанию помощи репатриированным, покупали еду, набирали воду во фляжки. Сая на платформу не выходила. Она боялась отстать от поезда и не добраться до Тоямы. Она ела выданные им перед отъездом из гостиницы рисовые колобки-онигири и сухари и не вставала со своего места у окна. На больших станциях Сая смотрела на толпы людей, ждавших поезда, согнувшись под тяжестью потёртых заплечных мешков, держа поклажу в обеих руках. Праздных зевак не встречалось вовсе. Когда подходил поезд, люди штурмовали его не только через двери, но и через окна. И коридоры, и тамбур были забиты, люди пристраивались даже на ступенях вагонов. Они напоминали муравьёв, кишащих перед разрушенным муравейником. Суетливо копошащихся в поисках места для нового муравейника. И всё-таки они были очень энергичны. Глаза горели надеждой, они болтали и суетились, как малые дети.