Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы)
Шрифт:
С приходом нового замполита "неблагополучную" роту словно подменили. Не стало ЧП. Трудно сказать, было ли это его заслугой, или просто закончилась "полоса невезения", но факт остается фактом.
Сначала изредка, а потом все чаще и чаще роту стали похваливать. В "дивизионке" появилось сообщение об успешных боевых действиях подразделения капитана Зуева. Потом в армейской газете напечатали групповой снимок. Улыбающийся Папа Шнитов был изображен в окружении улыбающихся бойцов. Подпись гласила: "Политбеседы в подразделении, где замполитом старший лейтенант Шнитов, проходят интересно и живо". В донесениях представителей штаба дивизии и армейских служб замелькали оценки: "хорошая боевая подготовка", "примерная дисциплина", "образцовое санитарное состояние"... Словом, для роты наступила новая, вполне благополучная полоса.
Папу
Генезис, как сказали бы ученые-лингвисты, а попросту говоря, происхождение этого забавного выражения было таково. В госпитале в одной палате с Папой Шнитовым лежал начальник разведки дивизии Николай Максимилианович Гамильтон. На Ленинградском фронте, в составе которого служило немало ученых, писателей, деятелей искусства, удивить образованностью было трудно. Но Гамильтон удивлял. Знаток отечественной и всеобщей литературы, владеющий несколькими языками, экономист по образованию, Николай Максимилианович даже на людей искушенных в гуманитарных науках производил впечатление человека, который знает вообще все. Папа Шнитов на людей знающих смотрел с величайшим уважением. Он жадно вслушивался в рассказы Гамильтона о великих писателях и их героях, о полководцах и ученых прежних веков, об экономических пружинах движения истории...
Когда койка возле Николая Максимилиановича освободилась, Папа Шнитов перебрался к нему. Простецкое добродушие Папы Шнитова и прикрытая грустной иронией мягкость Николая Максимилиановича имели одну основу: и тот и другой с искренней доброжелательностью относились к людям. Позднее, когда раны у обоих стали заживать и на горизонте замаячила разлука, Гамильтон посоветовал Папе Шнитову, которому предстояло попасть в политрезерв фронта, попроситься оттуда в дивизию, где он, Гамильтон, служил. Папа Шнитов так и поступил.
Как-то раз, во время разговора в госпитальной палате, Николай Максимилианович употребил выражение "секрет Полишинеля". Папа Шнитов именно так эти слова и расслышал. Но решил, что Гамильтон произнес их неточно. Ему давно казалось, что его новый приятель говорит по-русски не совсем правильно, на иностранный манер. Не "дисклокация", как привык говорить Папа Шнитов, а "дислокация", не "прецендент", а "прецедент", не "шофера", а "шофёры", не "алло", а как-то совсем чудно: "альоу"... Ему, разумеется, не приходило в голову поправлять Николая Максимилиановича. Но себя он не давал соблазнить "заграничным" произношением и продолжал произносить подобные "спорные" слова и выражения по-своему.
При правильном, с его точки зрения, произношении в словах "секрет политшинели" имелся смысл, а при гамильтоновском - они для него смысл теряли. "Секрет политшинели", по убеждению Папы Шнитова, - это то, что положено знать только посвященному в данное дело политработнику и не положено знать никому другому. Гамильтон, допускал Папа Шнитов, как беспартийный, мог и не разбираться в столь профессиональном выражении, а потому и произносил его неточно. Так и не узнал тогда Папа Шнитов, что Полишинель - это имя популярного в Италии и в Англии в эпоху Возрождения веселого героя народного представления - родного брата русского Петрушки, обличавшего сильных мира сего - правителей и богатеев, но по секрету от них. "По секрету всему свету", то есть на весь зрительный зал или на весь столпившийся на площади народ. Отсюда оно и пошло, это выражение - "секрет Полишинеля", то есть секрет, известный всем.
Но что же крылось за словами Папы Шнитова "секрет политшинели" по существу? В чем же на самом деле состоял "секрет", с помощью которого он достиг значительных результатов в нелегкой своей работе?
Одного лишь хорошего характера и добродушной улыбки не хватило бы для того, чтобы прочно расположить к себе полторы сотни солдатских сердец.
Папа Шнитов был человеком необычайно деятельным. Он не оставался в покое ни на одну минуту. Ходил он быстро, небольшими шагами, немного вразвалку. Куда бы ни топал он в своих широких подшитых валенках, все знали: бежит с очередной заботой. И хотя тяжеловатая, качающаяся его походка менее всего походила на полет птицы, его постоянная беготня - то по расположению роты, то в полк, то в дивизию, а то и в город - более всего напоминала именно бесконечное
Сказать, однако, что он занимался буквально всем, что необходимо для солдата на передовой: теплыми портянками, рукавицами, пайками, - означало бы ровно ничего не сказать о нем лично. Всеми этими вопросами занимался и капитан Зуев. Забота командира роты о солдатах неизменно выражалась в словах: "Всех накормить!", "Всем выдать курево!", "Всех тепло одеть!". Не было ничего удивительного, когда однажды он по привычке перед атакой воскликнул: "Всем быть в первых рядах!"
Разумеется, и для замполита также было важно, чтобы накормлены были все и чтобы все были "в первых рядах". Но Папа Шнитов, такой, каким его полюбили солдаты, в своем особенном, именно ему присущем качестве, возникал там, где кончалась забота обо всех вообще и где данному человеку требовалась вдруг помощь в большом или малом деле, в большой или малой беде. Папа Шнитов был из той породы людей, для которых самая большая радость - приносить радость другим. Поскольку, однако, перефразируя слова Маяковского, "планета война" для радости мало оборудована, ему для достижения той или иной цели не раз приходилось прибегать к разного рода ухищрениям и выдумкам. Папа Шнитов то и дело порождал самые неожиданные идеи, которые потом неутомимо воплощал. Некоторые его "секреты" были на первый взгляд предельно наивны. Другие отличались весьма искусной выдумкой. Будучи начитан в политической литературе, Папа Шнитов хорошо знал и любил повторять известную формулу: чтобы вытащить всю цепь, необходимо ухватиться за главное звено.
* * *
Первым "главным" звеном, за которое по прибытии в роту ухватился Папа Шнитов, была переписка солдат. Вызнав адреса родственников своих бойцов, Папа Шнитов засел за большую работу. Долгими вечерами в своей землянке, при свете фитиля, вставленного в пустую гильзу тонкого зенитного снаряда, он писал письма. Обмакнув вставочку в белую чернильницу-"непроливайку", он некоторое время сосредоточенно рассматривал кончик пера, будто хотел узнать, что же именно это перо сейчас сочинит. Потом, как бы выяснив это, он удовлетворенно произносил "ага!", еще шире распространял по лицу улыбку, склонял голову набок и начинал писать. Он заполнял лист, вырванный из тетрадки, крупным, искренним почерком, свободным от каких-либо росчерков и закорючек. Так священнодействовал он по вечерам больше месяца. Через некоторое время почти все бойцы по очереди прочитали в письмах из дому взволнованные строки. Матери, жены и невесты писали, как они плакали от радости, узнав из письма замполита, что их сын, муж или жених является лучшим воином подразделения. Отцы и братья сообщали, как они с гордостью зачитывали письма замполита - кто на заводе, кто в воинской части. В некоторых деревнях письмо Папы Шнитова о славном земляке читалось на сходках.
Всякий, кто получил из дому такое письмо, хотя и удивлялся, все же не мог не обрадоваться. Солдат шел благодарить Папу Шнитова. Разговор этот каждый старался вести наедине, стесняясь обсуждать с товарищами тот лестный факт, что командование именно его считает лучшим солдатом в роте. Ходить среди своих товарищей в "самых лучших", как известно, всегда несколько неудобно, будь то в школьном классе, в боевой роте, да и вообще где бы то ни было.
В результате настал момент, когда каждый боец роты знал про себя, что он самый лучший. Период этого приятного заблуждения был очень краток. Однажды капитан Зуев, не подозревавший, что стоит перед строем, в котором все до одного "самые лучшие", стал распекать бойца Пантюхова за плохое содержание оружия, за неопрятную подгонку шинели, за то, что тот не бреется вовремя, и за многие другие грехи в несении службы. При этом капитан, по причине своего неведения, имел неосторожность употребить совершенно недвусмысленные выражения.
– Стыдно, солдат Пантюхов! Посмотри на себя! Ты ведь худший в роте солдат! Я давно замечаю, что ты хуже всех несешь службу!
Папа Шнитов, только вчера вручивший Пантюхову письмо из дому, делал командиру роты еле заметные знаки и даже пытался тихо произносить какие-то слова, вроде: "Ну уж и худший...", "Ты уж слишком...". Этим он только подлил масла в огонь.
– А ты, Папа Шнитов, не заступайся!
– громко возразил капитан.
– Сам знаешь, что это за боец! Вздрючить его давно надо было, а ты заступаешься!