Дорога стального цвета
Шрифт:
— За направлением? Теперь до завтра — директор ушел.
Подойдя к насупленному Зубу, он положил руку на его плечо.
— Все образуется, Зубарев.
Тот дернул плечом, но Степан Ильич руки не убрал, только грустно, понимающе улыбнулся. Зуб поймал себя на мысли, что раньше не замечал, чтобы этот человек улыбался. Все считали его замкнутым и даже загадочным.
— До завтра ты еще наш, ершистый Зубарев. И чего ж ты, брат, такой ершистый?
— Если не нравится, загипнотизируйте, буду послушным,— съязвил Зуб, которому теперь
— Вот чего не умею, того не умею.
— Зря говорят про вас, что ли?
— Говорят... Про тебя вон тоже говорят.— Степан Ильич вздохом согнал свою грустную улыбку. — Не всему верь, что говорят. А то, бывает, веришь, веришь да и захрюкаешь.
— Я хрюкать не собираюсь.
— Правильно, не надо. Поэтому на веру не все принимай.
— Значит, не верить, что про меня на педсовете говорили?—с вызовом спросил Зуб.
Очень ему было интересно, что скажет на это Степан Ильич, как он будет выкручиваться. С одной стороны, он вроде заступался за него, на Ноль Нолича нападал, а с другой — не станет же он говорить, что педсовет был несправедлив к нему. Только Степан Ильич и не думал выкручиваться. Он внимательно, словно в чем-то испытывая, посмотрел на Зуба и спросил:
— А ну, признавайся, кто ребят подбил в сад лезть. Только честно, как между мужчинами.
— Я.
— Это что, честно? Не верю.
— Говорю — я!
— Но ты хоть подумал, кого выгораживаешь, ради кого врешь?— с неожиданной злостью, даже грубо спросил преподаватель. Его рука крепко сжала плечо Зуба.
— Я не вру, понятно?— так же грубо ответил Зуб и сбросил руку а плеча.— Нечего тут...
Что ему нужно? Зачем ему знать, кто подбил пацанов? Выгнали, и делу конец. И вообще, что он орет? Голоса никогда не повысит, а тут разорался.
Но Степан Ильич уже был спокоен, и глаза его, как обычно, стали задумчивыми, как бы обращенными в себя.
— Может, это и благородно с твоей стороны,— сказал он,— только не в дело ты благородство употребил. Такие Крутько всю жизнь ищут невольников чести.
«На пушку берет,— подумал Зуб.— Откуда ему знать, что я Саньке слово давал?»
А вслух он упрямо сказал:
— Крутько тут ни при чем, нечего на человека наговаривать.
Но Степан Ильич вроде и не слышал его.
— А без чести, брат, опять же не годится,— задумчиво продолжал он.— Как тут быть? Уж если честь терять, так вместе с головой. Да...
Зубу показалось, что Степан Ильич говорит это вовсе не ему, а кому-то другому, с кем недоспорил или не смог убедить в свое время.
— У тебя, Зубарев, жизнь длинная будет, всякого повидаешь. Поэтому сразу соображай, как и честь уберечь, и головы не потерять. А то ведь сегодня ты в дураках остался. Кумекать надо.
Зуб молчал. Не все ему было понятно про честь и про голову, но он чувствовал, что этот разговор не пустой, и о нем стоит помнить. Поумнеет — разберется.
Они молча спустились с деревянного
— А вы бы на моем месте что сделали?
— Я на твоем месте прежде всего не лазил бы в сад,— немного сухо ответил преподаватель.— И дверью не хлопал бы. Ты этим окончательно все испортил.
Степан Ильич остановился и внимательно посмотрел на Зуба.
— Впрочем, не все потеряно, есть маленькая надежда. Ты вот что. Иди завтра к директору и расскажи все как было. Сможешь?
— Нечего мне рассказывать!— Зуб довольно недружелюбно посмотрел на преподавателя.— Вы-то чего переживаете?
— Да, ершист ты, брат, ничего не скажешь,— обескураженно пробормотал Степан Ильич.— Ладно, невольник чести, ужин скоро. С довольствия тебя завтра снимут, так что смело можешь идти в столовую.
Зуб повернулся было уходить, но Степан Ильич его остановил:
— Знаешь, Зубарев,— негромко заговорил он,— был у меня один случай. На твой сегодняшний похож. Один наглец шел по чужим горбам как по ступенькам. И я тоже свой горб подставил, хотя лучше всех знал, что подставлять нельзя. Я тогда считал, как вот и ты, будто свою честь спасаю.
Степан Ильич замолчал в задумчивости, и Зуб спросил:
— А куда он шел... по горбам?
— Наверх, куда же. Благополучно дошел. С моей помощью, к сожалению. Тогда я, кстати, тоже мог пойти и рассказать все как на духу.
— И не пошли?
— Не пошел. Считал, что это будет подло с моей стороны... Ладно, Зубарев, мне пора. На ужин приходи. Мы еще повоюем за тебя!
В столовую идти было рано. Зуб неохотно отправился в общежитие. Он злился на себя за то, что грубил этому человеку. Странно получается: хотел, чтобы Степан Ильич дольше поговорил с ним, а сам грубил ему...
12
Начали возвращаться из кино ребята. Общежитие понемногу наполнялось голосами. Зуб в это время лежал на кровати в своей комнате. Лежал прямо в ботинках, отвернув матрац, чтобы не запачкать. Так делали многие, и воспитатели устали бороться с этой дурной привычкой.
То и дело открывалась дверь, в комнату заглядывали ребячьи мордахи.
— Привет, Зуб. Уже пришел?
— Нет еще. Скройся.
Мордаха скрывалась, но появлялась другая, такая же любопытно-сочувствующая.
— Плюнь, Зуб, не переживай!
— Исчезни.
Дверь все открывалась и открывалась, ему что-то говорили, советовали не переживать, плевать и прочее. Зуба взорвало. Он стащил с ноги ботинок и, когда дверь приоткрылась в очередной раз, запустил им. Ботинок грохнулся в моментально захлопнутую дверь и отлетел под соседнюю кровать, Зуб снял второй ботинок. Но дверь больше не открывалась. Видно, было объявлено, что у Зубарева нынче неприемный день и не стоит его тревожить по пустякам. Даже те трое, которые жили с ним в этой комнате, решили не рисковать.