Дорога стального цвета
Шрифт:
9
Скорой нервной походкой он шел прямиком через убранное поле. Понемногу успокаиваясь, сбавил шаг. Порожние поля выглядели уныло. Скучно желтели далекие лесопосадки. Все было под стать его настроению.
Из разговоров на педсовете Зуб понял, что его пошлют в пятое стройуправление, и будет он там работать в бригаде каменщиков Ермилова. Хоть в этом повезло.
Зуб знал Ермилова по практике. Мужик строгий, даже суровый, но ребятам он отчаянно нравился своей справедливостью
Однажды Ермилов решил показать ребятне класс. Отобрал себе человек пять в подсобники — кирпич и раствор подавать, расставил всех по местам и рубанул мастерком воздух:
— Старт!
Как он клал стену! Он жонглировал кирпичами. Мастерок просто порхал по кладке. Казалось, у бригадира не две руки, а больше, как у индийского божества. Но ни один кирпич не лег криво, все швы, как после проверили, были хорошо заполнены раствором.
Кирпич — ляп, мастерок — жик! Ляп — жик! Ляп — жик! Ребятня взмокла на подаче, а Ермилов знай подгоняет:
— Не зевай, рабочий класс, поворачивайся!
Ляп — жик, ляп—жик! Ряд за рядом, ряд за рядом.
Зуб вместе с Крутько ставил кирпичи на ребро под строгим углом, чтобы Ермилов мог брать их, почти не глядя. Минут через двадцать заныли руки, заломило спину. Но никто бы не посмел даже себе признаться, что устал. С Ермилова, с того вообще пот градом катился, рубаха на широченной спине — хоть выжми. Он тоже не желал скоро сдаваться, решив, должно, преподать ребятне такой урок, чтоб на всю жизнь запомнился.
Любо и весело было метаться по подмостям в этой вихревой работе. Бывают же счастливые минуты, которые часов дороже!
Когда подмости стали низки для выросшей стены, Ермилов хрипло крикнул:
— Шабаш, рабочий класс!
И тяжело опустился на ополовиненный штабель кирпича, грудь его ходуном ходила.
Зуб, хоть и вымотался порядочно, не поленился сбегать в бригадную будку за ведром воды. Первый ковшик он подал бригадиру. Ермилов осушил его одним духом, длинно крякнул, подмигнул Зубу и выплеснул остаток на его обнаженную потную грудь. Тот даже не дрогнул, только засмеялся.
От строгости и неразговорчивости Ермилова не осталось и следа. Работа его опьянила.
— Уморили, чертенята!— весело кричал он на весь объект.— Ну, чертенята! Они кого хошь умотают! Вот ты,— кивнул он на Зуба,— кончишь свое училище, ко мне просись. Понял?
— Понял.
Выходит, Зуб попадает к, Ермилову досрочно. Только помнит ли его лихой бригадир?
10
Перейдя широкое поле, Зуб вышел на окаймленный старыми ивами заросший пруд и долго сидел на берегу. Было ему так одиноко и так обидно за свою жизнь-невезуху, что несколько раз откуда-то изнутри поднимался к горлу шершавый комок. Зуб задирал голову и ждал, когда комок опустится обратно и станет легче дышать.
Высоко-высоко плыли чистые облака. Плыли они степенно и даже торжественно, не суетясь и не обгоняя друг друга. Путь их лежал прямо на восток, в далекую Сибирь. Зубу подумалось, что хоть одно из этих облаков должно доплыть до Каримских Копей, где живет его
За все время дядька написал своему племяннику несколько куцых писем и в каждом напоминал, что писать не умеет и не любит, так что, мол, не обессудь. А в последнем звал к себе. Совсем, говорит, состарился, и старуха моя померла. Остался как былинка на ветру, и ни одной родимой души нету.
Звал дядька настойчиво, даже описал с подробностями, как доехать: поездом до Новосибирска, а оттуда пересесть на абаканский, от Абакана же автобус ходит до Каримских Копей. Соберешься, говорит,—пришлю денег на дорогу. Крепко, видать, надеялся на приезд племянника. В конце, после «до свидания», приписочку даже сделал: «А в Копях ты меня взажмурки найдешь. На въезде стоит кирпичный завод, а третий дом за ним
будет мой. Горняцкая, 2». На всякий случай описание это Зуб запомнил.
И хочется ему к дядьке, и понимает он, что нельзя ехать к незнакомому, хоть и родному, человеку обузой. Ну кто он, что умеет в жизни? Кабы закончить училище да получить твердую специальность, тогда и печали нет. А то ведь все у него через пень-колоду. Из училища — теперь уж и не гадай — выгнали. Да еще неизвестно, как на стройке дела пойдут.
Глядя на парад пышных, нарядных облаков, Зуб думал: хорошо жить тому, у кого впереди что-то светится, огонек или звездочка есть. А у него, у Юрия Зубарева, что впереди? Да ничего. Нет у него, если разобраться, никаких особых желаний. Другие умеют всякие цели намечать, задачки себе придумывают, а он вроде и не способен. Дни как-то по-глупому проходят. Позавчера на вокзале проболтался, вчера в сад лазил за этой распроклятой антоновкой, а сегодня из училища выгнали. Завтра еще что-нибудь в этом же духе...
Нет, баста! Дальше все должно идти по-другому. Кончилось детство. Все до последнего денька вышло. Шестнадцать — это, брат, уже не детство, паспорт имеется. Он не крайний, у него тоже подходящая цель найдется. Для начала поработает у Ермилова, получит разряд, стены научится класть не хуже самого бригадира. Ну, само собой, оденется, как все добрые люди одеваются. Днем — работать, вечером — учиться... Сначала среднюю школу закончить, потом и дальше можно. Разве в институтах какие-то особые учатся, не такие, как он? А можно еще так: получить разряд и ехать к дядьке, в Сибирь. Поди, и там институты есть. Дядька одинокий стал, Зуб тоже как перст. А вдвоем они уже кое-что...
— Зуб! Вот ты где!
К берегу шел улыбающийся Санька Крутько. За ним плелся настороженный Мишка.
— Я так и знал, что ты сюда смылся.
— А ну, дуйте отсюда!— медленно поднялся
Зуб.
— Чего ты? Мы ж к тебе по-хорошему.
— Вот и дуйте по-хорошему. Пожалеть захотелось? А ну!..
Зуб поднял увесистый голыш.
— Юра, мы ж...
Крутько увернулся от камня и отбежал назад.
— Директор сказал, чтобы ты за направлением шел. Тебя в пятое управление...