Дорога стального цвета
Шрифт:
— Рассказывай.
Зуб взглянул на нее с удивлением и даже пожал плечами: о чем рассказывать, что ей от него нужно? Вытурить из вагона можно и без расспросов — хлопот меньше.
— Ты в ФЗО учишься?
— Учился. В строительном училище.
— Закончил, выходит.
— Выгнали.
— Вот те на! Это что ж ты там натворил?
Всякие расспросы были для него неприятным делом. Но проводница мало-помалу вытянула из него десятка два слов, из которых стало ясно, откуда он, куда едет и что едет, действительно, без гроша в кармане.
—
Проводница посмотрела на Зуба с таким возмущением, словно он и есть тот, у кого камень в груди. А потом вздохнула и сказала:
— Мой-то парень тоже без отца растет. Нету отца, где-то в водке плавает. Мама, говорит, я в ФЗО пойду, на токаря хочу. Вот тебе и ФЗО! Отпусти его на свою голову.
Женщина рассказывала, как ей боязно отдавать своего парня в ФЗО и как было б хорошо закончить ему школу да поступить в институт на инженера. Рассказывая, она взяла со столика вязание и замелькала спицами.
— Да ты уж просто клюешь! — сказала она, заметив, что глаза у «зайца» норовят закрыться. — Голодный, поди?
Зуб замотал головой.
— Кто же тебя, интересно, накормил? — усмехнулась она.
Отложив вязание, проводница поставила себе на колени большую хозяйственную сумку.
— Давай-ка вот... Пузо — не лукошко, порожняком не любит.
На столике появилась котлета, сырок в блестящей фольге и кусок хлеба. После девчонкиных пирожков прошло много времени, есть снова хотелось. Но ему никак не верилось, что проводницы, которых он боялся и всячески избегал, могут быть такими добрыми. Казалось, это какой-то подвох. Вот он сейчас потянется за котлетой, а его ударят по руке и с издевательским смехом вытурят вон или, что еще хуже, выкинут на ходу из вагона.
— Давай-ка вот, — повторила женщина. — Чай только холодный. Ну ничего, похлебаешь.
Зуб в нерешительности и смущении смотрел на еду. Он уже подумывал, не лучше ли убраться отсюда подобру-поздорову.
— Ну-у, милый мой, так ты до дядьки своего не доедешь, — недовольно, даже грубовато сказала проводница. — Ну-ка, что я тебе говорю!
Взял котлету и хлеб, пахнущие так вкусно, что уже не раз проглотил слюну.
— Это где ж ты разодрал? — кивнула проводница на разорванную
гимнастерку. — Ох, да плечо-то рассадил! С поезда, небось, сиганул? Нет, парень, тебе оборванцем никак ехать нельзя. Постой-ка, где у меня тут...
Из той же сумки она достала иголку с ниткой и, не дожидаясь, когда Зуб доест, стала штопать прореху.
Глазам сделалось горячо. Зуб часто заморгал, чтобы, чего доброго, не дать маху перед этой женщиной. Вот ведь что выходит: когда ему делают плохо, из него кувалдой слезу не вышибешь. А когда человек к нему с добром, тут и нюни наготове. Добро, оно, наверно, посильнее зла будет — не врут люди.
Заметила чего-нибудь проводница, нет ли — трудно сказать. Только она не проронила ни слова, пока ее ночной гость
— Теперь пойдем, — сказала она, когда Зуб поставил на стол порожний стакан.
Плацкартный вагон сладко спал. С полок свисали углы простыней и одеял, торчали ноги. По всей длине вагона, споря со стуком колес, перекатывался нестройный храп. Вход в первое купе был завешан синим байковым одеялом. Проводница откинула его и указала на вторую полку, заваленную свернутыми матрацами:
— Половину наверх запихай, остальные расстели и спи. — Проводница понизила голос: — Да не высовывайся, а то сменщица у меня тетка строгая...
И ушла.
Толстыми рулонами матрацев забиты все полки. Рассовать их было нелегко. Зуб решил, что придется спать сразу на трех матрацах, как принцесса на горошине. Только он не то что горошину, булыжник бы не почувствовал под боком.
С великим удовольствием он скинул ботинки и завалился на полку. Закрыв глаза, сразу потерял ощущение, в какую сторону движется поезд. Казалось, что он несется обратно. Потом начало казаться, что с каждым толчком вагон поднимается все выше, до самого звездного неба...
33
Спал он долго, не помня никаких снов. Начал уже просыпаться, слышать как бы в отдалении стук колес. И вдруг кто-то грубо толкнул его в бок.
— Ничего себе устроился! Вот это молодец! — услышал он резкий, насмешливый голос и вскочил, трахнувшись головой о верхнюю полку.
Перед ним стояла женщина могучего сложения. Лицо словно высечено из сурового камня. Она с такой силой дернула «зайца» за ногу, что тот чуть не загудел вниз.
— А ну, выметайся! Живо! Всякий стыд, всякий срам потеряли, дьяволы! Ишь, заполз!
Спрыгнув на пол, Зуб тут же получил мощный толчок в спину и вылетел из-за занавески на проход.
— Ботинки возьму! — сунулся он было в купе. Но проводница даже слышать не желала ни о каких ботинках, и он снова вылетел вон.
— Как тараканы лезут — не уследишь!..
Тетка на весь вагон поносила потерявших совесть безбилетников, из-за которых от начальства одни неприятности.
Потерять ботинки еще хуже, чем лишиться бушлата. Зуб не мог этого допустить. Не дожидаясь третьего толчка, он сам пихнул грузную проводницу в глубь купе. В следующую секунду он сгреб ботинки и в одних носках кинулся в другой конец вагона.
— Ах, проклятый! Да я ж тебя!..
— Люся, Люся! Это я мальчика пустила! — услышал Зуб голос ночной проводницы.
— Хамло это, а не мальчик! — гремела могучая женщина. — Нашла кого пускать!..
Пробежав с ботинками в руках два вагона, Зуб остановился в тамбуре и обулся. Суровая проводница разделалась с ним так быстро и ловко, что он еще не успел как следует прийти в себя. Но уже поднималась злость на эту грубую толстуху. Зуб не против, чтобы его прогнали с полок — пожалуйста, коли билета нет. Но кто дал ей право вот так, взашей?