Дорога тайн

Ирвинг Джон Уинслоу

– Вы должны помочь Ривере, – сказал Хуан Диего брату Пепе, – или ему тоже предстоит прием у доктора Варгаса. – Затем раненый мальчик обратился к сестре: – Ты видела, как Дева Мария посмотрела на нашу мать?

Но, казалось бы, всезнающая девочка только пожал плечами.

– Дева Мария всех осуждает, – сказала Лупе. – Для этой большой сучки все не очень-то хороши.

– Что она сказала? – спросил Эдвард Боншоу.

– Бог знает, – сказал брат Пепе. (Хуан Диего не предложил перевода.)

– Если ты хочешь о чем-то побеспокоиться, –

сказала Лупе брату, – лучше побеспокойся о том, как Гваделупка смотрела на тебя.

– Как? – спросил девочку Хуан Диего. Боль в ноге мешала ему повернуть голову, чтобы посмотреть на менее заметную из двух Дев.

– Как будто она все еще думает о тебе, – пояснила Лупе. – Гваделупка еще не решила насчет тебя, – сказала ему ясновидящая.

– Заберите меня отсюда, – сказал Хуан Диего брату Пепе. – Se~nor Эдуардо, вы должны мне помочь, – добавил раненый, схватив нового миссионера за руку. – Ривера отнесет меня, – продолжал Хуан Диего. – Но сначала вы должны помочь Ривере.

– Эсперанса, пожалуйста, – сказал брат Пепе уборщице; он вытянул руки и поймал ее тонкие запястья. – Мы должны отвезти Хуана Диего к доктору Варгасу – нам нужен Ривера и его грузовик.

– Его грузовик! – крикнула в истерике мать.

– Вам надо помолиться, – сказал Эсперансе Эдвард Боншоу; необъяснимым образом он знал, как сказать это по-испански, и у него это прекрасно получилось.

– Помолиться? – переспросила его Эсперанса. – Кто он такой? – вдруг спросила она Пепе, который смотрел на свой кровоточащий палец; один из браслетов Эсперансы порезал его.

– Наш новый учитель, тот, которого мы все так ждали, – сказал брат Пепе, как бы внезапно испытав приступ вдохновения. – Или Эдуардо из Айовы. – Пепе произнес слово «Айова» так, словно это был Рим.

– Айова, – вздымая грудь, повторила Эсперанса в своей соблазняющей манере. – Сеньор Эдуардо, – повторила она и сделала перед айовцем неловкий, но глубокий реверанс, продемонстрировав свой бюст во всем великолепии двух его составляющих. – Помолиться где? Помолиться здесь? Помолиться сейчас? – спросила она нового миссионера в пестрой рубашке с попугаями.

– S'i, – сказал сеньор Эдуардо, пытаясь смотреть куда угодно, только не на ее бюст.

Надо отдать должное этому парню, он знает свое дело, подумал брат Пепе.

Ривера уже поднял Хуана Диего с алтаря, где внушительно высилась Дева Мария. Мальчик коротко вскрикнул от боли, но этого хватило, чтобы гомон толпы затих.

– Посмотри на него, – говорила Лупе брату.

– Посмотри на… – переспросил ее Хуан Диего.

– На него, на гринго – на человека-попугая! – сказала Лупе. – Он человек-чудотворец. Разве ты не понимаешь? Это он. Он пришел за нами – во всяком случае, за тобой, – сказала Лупе.

– В каком смысле «он пришел за нами» – что это значит? – спросил Хуан Диего сестру.

– Во всяком случае, за тобой, – повторила

Лупе, отворачиваясь; вид у нее был чуть ли не безразличный, как будто она потеряла интерес к тому, что говорила, или больше не верила себе. – Я подумала и вижу, что гринго не мое чудо – только твое, – разочарованно сказала девочка.

– Человек-попугай! – со смехом повторил Хуан Диего, но, когда Ривера нес его, мальчик увидел, что Лупе не улыбается. Серьезная, как всегда, она, казалось, сканировала толпу, как будто искала того, кто мог бы стать ее чудом, и не находила такого.

– Вы, католики… – морщась от боли, сказал Хуан Диего, когда Ривера плечом вперед пробирался сквозь толпу, забившую вход в иезуитский храм.

Брат Пепе и Эдвард Боншоу так и не поняли, не к ним ли обращался мальчик. «Вы, католики» могло означать толпу зевак, включая пронзительную, но безуспешную молитву матери детей свалки, – Эсперанса всегда молилась вслух, как Лупе, и на языке Лупе. И теперь, так же как и Лупе, Эсперанса перестала умолять Деву Марию; ту, другую, темноликую Деву, размерами поменьше, к которой и было обращено истовое внимание прекрасной уборщицы.

– О ты, в которую прежде не верили, ты, в которой сомневались, ты, которую просили доказать, кто ты есть на самом деле, – молилась Эсперанса Богоматери Гваделупской, размером с ребенка.

– Вы, католики… – снова начал Хуан Диего. Диабло увидел приближающихся детей свалки и начал вилять хвостом, но в этот момент раненый мальчик схватил в горсть попугаев на гавайской рубашке нового миссионера, которая была ему велика. – Вы, католики, украли нашу Деву, – сказал Хуан Диего Эдварду Боншоу. – Гваделупская Дева была нашей, и вы забрали ее – вы использовали ее, вы сделали ее просто служанкой своей Девы Марии.

– Служанкой! – повторил айовец. – Этот мальчик замечательно говорит по-английски! – сказал Эдвард брату Пепе.

– S'i, замечательно, – ответил Пепе.

– Но, может быть, из-за боли он стал бредить, – предположил новый миссионер.

Брат Пепе подумал, что боль Хуана Диего тут ни при чем; Пепе уже слышал гваделупскую проповедь мальчика.

– Для ребенка со свалки он milagroso. – Именно так выразился брат Пепе: чудотворен. – Он читает лучше наших учеников, и не забывайте – он самоучка.

– Да, я знаю, – это поразительно! Самоучка! – воскликнул сеньор Эдуардо.

– И Бог знает, как и где он выучил английский – не только на basurero, – сказал Пепе. – Мальчик общается с хиппи и призывниками-уклонистами – активный мальчик!

– Но все кончается на basurero, – успел сказать Хуан Диего между приступами боли. – Даже книги на английском.

Он перестал искать тех двух скорбящих женщин. Хуан Диего подумал: его боль означает, что он больше не увидит их, потому что он не умирает.