Дорога в бесконечность
Шрифт:
– Даже более настоящим, чем наш?
– Да, милая. Увы, это так. Мне... Мне трудно отказаться от того, во что я так долго верил, и поверить в то, о чем с таким трудом заставил себя забыть.
– Но ты мечтал вернуться, да? Мечтал?
– Конечно. Разве можно не желать возвратиться домой?
– Это хорошо!
– ее лицо расплылось в довольной и счастливой улыбке.
– Почему, милая?
– Значит, ты любишь этот мир. И нас.
– Мне...
– он на миг закрыл глаза, что было сил сжал губы. В конце концов, сколько можно сражаться с самим собой и со всеми вокруг, отвергая реальное и держась за невозможное?
– Мне просто нужно немного времени, милая. Совсем немного.
– Чтобы по-настоящему вернуться к нам?
Он кивнул.
– Ты не сердишься на меня?
– Нет. Почему я должен на тебя сердиться?
– Ну... Этот разговор... Воспоминания... Они, должно быть, причинили тебе боль... Я знаю, так бывает. Вот я. Когда я думаю о маме с папой...
– не договорив, Полеся всхлипнула.
– Не плачь, милая, - он хотел взять ее за руку, успокаивая, но не смог даже шевельнуться, когда налившееся тяжестью тело совсем перестало его слушаться. И ему ничего не оставалось, как уповать на то единственное, что было ему верно - голос.
– Все будет хорошо. То, что произошло когда-то, осталось в прошлом.
– И ничего такого вновь никогда не повториться? Я... Мои дети не станут плакать, вспоминая обо мне, как я плачу над памятью родителей?
– Я сделаю все, что смогу, чтобы этого не случилось.
– И я... Я буду жить долго и счастливо? Как в сказке?
– Это ведомо лишь богам - длина пути и мера счастья.
– А ты? Люди считают тебя богом. Может быть...
– Нет, - он прервал ее, наверное, резче, чем ему хотелось, чем он должен был. О чем тотчас пожалел, увидев, как в испуге отшатнулась от него малышка.
– Я всего лишь человек. Как ты. Как Дубрава...Но... Верь в лучшее, девочка. И все будет хорошо.
– Не сердись на меня! Я... Я опять, наверное, сказала что-то не то...
– Неужели я в твоих глазах так строг, что могу наказать всего лишь за слово?
– Ты добрый. Но... Но колдовской король ведь должен быть строгим. Ну... Со своими подданными. А те должны служить ему верой и правдой. Я... Я не знаю. Я никогда прежде не жила при колдовских королях!- было видно, что ей тяжело бороться со своим страхом. И если прежде любопытство отгоняло его в сторону, то на этот раз страх оказался сильнее даже его.
– Можно я пойду?
– встав, попросила она.
– Конечно, - колдун перевел взгляд на высокое, синее небо. Он не видел, как подошла Дубрава.
В отличие от него Полеся сразу же заметила приход наставницы.
Сжавшись, девочка виновато взглянула на нее:
– Прости!
– Все в порядке, милая, - взглядом успокоила ее колдунья.
– Я не хотела мешать, просто...
– душа девочки металась, не находя покоя, она и сама не знала, почему.
– Я оказалась здесь случайно...
– Успокойся, - склонившись над ней, Дубрава коснулась ладонью ее головы, приглаживая растрепавшиеся волосы.
– Все в порядке. Ты не сделала ничего плохого. Наоборот. Очень хорошо, что ты была здесь.
– Я... Я пойду?
– Да, дорогая. Ступай.
– А ты?
– Я останусь с ним.
– Дубрава, - дождавшись, пока Полеся исчезнет за деревьями, заговорил Черногор, но колдунья остановила его прежде,
– Сейчас я уйду! Лишь одно мгновение! Я хотела спросить...
– Женщина!
– взмолился колдун.
– Сколько можно!
– Да, я всегда досаждала тебе вопросами, причиняя боль. ...Но, видят боги - в куда большей степени раня саму себя. Это моя беда, моя слабость - спрашивать о том, о чем не следовало бы, не зная, когда нужно остановиться. Я понимаю это, и, все же... Такова, видимо, моя судьба. А посему... Черногор, будь терпелив, прошу тебя! Как был все то время, что я тебя знаю! Прошу! Для меня очень важно... Даже не получить ответ, только спросить!
– Хорошо, Дубрава, - тяжело вздохнув, кивнул он. Собственно, что ему еще оставалось?
– Садись, - Черногор указал головой на большой камень, одним боком погрузившийся в тень дерева, выглядывая другим на яркое дневное солнце, - ибо чувствую, что это будет долгий разговор.
Не важно, что в груди все клокотало от страшного, всесжигающего чувства безнадежности, собственной беспомощности. Он должен был взять себя в руки и успокоиться. Ведь эта женщина, Влас с Ясенем, все остальные не были ни в чем виноваты. Они просто радовались его возвращению. Все, что они хотели - это помочь.
– Прости меня, - проговорил Черногор, - я не должен был отталкивать вас.
– Я... Мы все понимаем...
– она робко заглянула ему в глаза, боясь вновь обжечься о плавившийся в них холод, и улыбнулась, встретив пусть задумчивый, но, все же теплый, заботливый взгляд.
"Он... Он начинает возвращаться к нам!" - эта ее мысль была так ярка, так страстна, что только слепой не заметил бы этого. И улыбка тронула бледные, потрескавшиеся губы.
– Просто...
– ее глаза, следуя за душой, заметались, ища что-то и не находя.
– Позволь нам помочь тебе!
– вдруг, неожиданно даже для самой себя выпалила женщина то, о чем думала все последнее время.
– Черногор, ты...
– она хотела сказать - "слаб", но умолкла, не посмев, таким чужим, нереальным и нежеланным показалось ей это слово.
Колдунья понимала - ему сейчас должно было быть невыносимо тяжело и без ее напоминаний о случившемся. И нет ничего удивительного, что он так резко повел себя в первый миг. Чем сильнее человек, тем труднее ему привыкать к своей беспомощности. Тем более, зная, что это не на время, а навсегда. Да, его раны стараниями колдуний уже зажили, сломанные кости ног срослись, но поврежденный позвоночник... С этим ничего нельзя было сделать, изменить, исправить. Черногору никогда не стать прежним. Все, что ему дано - прийти в себя, найти покой в душе, смирившись с тем, что случилось.
Колдунья смотрела на неподвижно лежавшего у подножия дерева человека, чем-то похожего на талисман, в котором был магической дар, но не физическая сила. И ей стало не просто больно, но и страшно, даже стыдно, ведь сама она, потребуй высшие боги от нее подобной жертвы, не смогла бы ее принести. Она просто не была готова на такое самопожертвование.
"Это ведь куда больше, чем просто отдать жизнь..."
Дубрава хотела сказать, как ей жаль, что все так случилось. Но прикусила губу, вдруг совершенно ясно осознав, что Черногор меньше всего нуждался в сочувствии, которое ранило его больнее мечей. И, сделав над собой усилие, она заставила себя отказаться от расспросов.