Дорога в декабре
Шрифт:
До жилого сектора бежим легкой трусцой, Анвар постоянно отстает.
— Анвар, может, мы тебя засыплем ветками, а на обратном пути заберем? — язвит Гриша.
На подходе к жилому кварталу разделяемся на две группы. Семеныч с двумя отделениями уходит на правую сторону улицы. Мы остаемся под руководством Шеи на левой.
В первом же сельского типа доме обнаруживаем вполне пристойную обстановку. Телевизоры, диваны, ковры…
Кто-то тянется к магнитофону.
— Ничего не трогать! — орет
Все топчутся в нерешительности.
На кухне находим мешок арахиса. Пока Шея не видит, рассовываем арахис по карманам.
— Мужики, может, отравленный? — сомневается кто-то.
— Давай Амалиева угостим? — предлагает Гриша.
— Да ладно, хватит херней страдать! — говорит Астахов, зачерпывает горсть арахиса и засыпает в рот. Мы сосредоточенно смотрим, как он жует.
— О, а тут еще подвал! — говорит кто-то.
Открываем, светим фонариками. Хасан лезет вниз. За ним Шея.
— Мужики, тут бутыль вина! — кричит Хасан. Мы не успеваем обрадоваться, как раздается короткий чавкающий звук. Нам, нагнувшимся вниз, овевает лица терпкий запах алкоголя.
— Я же сказал: «Ничего не трогать!» — повторяет комвзвода и возвращает автомат с подмоченным прикладом на плечо.
— Мужики, никому не хочется плюнуть на Шею? — предлагает Язва, чья голова в числе прочих склонилась над лазом в подвал.
Шея вылезает первым и выходит на улицу. За ним появляется Хасан, спрашивает глазами: «Ушел?» — и вытаскивает наверх мешок с сушеными фруктами.
Через пару минут вываливаем на улицы, у всех полны рты орехов и прочих вкусностей. Присаживаемся во дворике покурить. Появляется Семеныч с парой ребят.
— Как дела?
— Курим вот.
— Ничего не брали?
— Ты ж сказал, Семеныч!
Молчим. Семеныч смотрит на дома.
— Чего ешь-то? — спрашивает у Язвы.
— Да вот, орешки.
Семеныч подставляет широкую красивую ладонь. Язва щедро отсыпает. Все иронично смотрят на Куцего. Тот жует, потом на мгновение прекращает шевелить челюстями:
— Чего уставились?
— Ничего, — пожимает плечами тот, на ком остановил взгляд Куцый. Все начинают смотреть по сторонам.
Через десять минут оцепляем первые хрущевки. Находим место наблюдателям и снайперу, чтобы смотрели за окнами, проверяем связь — и вперед.
Первый подъезд, первая дверь. Стучим… Тишина. Шея бьет ногой, дверь слетает, как картонная.
Ходим по квартире, будто только что ее купили, — новые наглые хозяева. Везде пусто. На полу валяются какие-то лоскуты. В зале на желтых обоях написано «Руские — свиньи». «Русские» с одним «с».
В следующей квартире открывает дверь женщина. Напугана… или скорей изображает, что напугана. В квартире еще одна женщина, по лицу угадываю, что младшая сестра открывшей. Обе говорят без умолку —
Шея деловито лазает по шкафам на кухне.
Амалиев, доселе стоявший у входа, бочком входит и начинает поднимать крышки кастрюль на плите. В кастрюлях суп и каша. Скворец, пошлявшийся по залу, хватает семейный альбом, лежащий за стеклом объемного серванта.
Одна из женщин почему-то начинает плакать.
Скворец часто поднимает на нее глаза и, не глядя, листает альбом.
— Ну-ка, стой! — тормозит бездумное движение его пальцев Язва. — Отлистни-ка страничку!
Парни быстренько сходятся, чтоб посмотреть на заинтересовавшую Язву фотку.
На поляроидной карточке изображена та из сестер, что плачет, в обнимку с каким-то бородатым парнем. Может, муж, может, брат, может, дружок. На плече у него висит «калаш». Морда наглая, ухмыляется.
— Кто это? — спрашивает Гриша.
Женщина начинает плакать еще громче.
Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.
Старшая сестра рвется было за ней, но ее усаживают на стул. Она делает еще одну нервозную попытку подняться и получает звонкий удар ладонью по лбу.
Скворец в каком-то мандраже начинает открывать двери шкафа. Последняя дверь не сразу поддается, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щелкает затвором, хотя стрелять явно не в кого: выпавший из шкафа оказывается стариком лет семидесяти.
Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не спрячешь.
— А чего вы его засунули? — удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку прямо в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и еще что-то, — полный беспредел творили злые «срочники», даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.
Появившийся из ванной Шея велел забрать обнаруженного старикана с собой.
— А бабу? — предложил Язва.
— Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет… — ответил Шея.
— Может, она и вправду не знает, где он, — добавил он, подумав.
— Вот если ее за ноги подвесить, то она вспомнит где, — отвечает Язва. — Или хотя бы по каким дням он заходит домой за хавкой.
— А где ее подвесить? — спрашивает Шея.
— Да прямо в «почивальне».
— Семеныч не даст.