Дорога в горы
Шрифт:
Наталка впервые была в горах. Поднявшись на возвышенность, она с удивлением рассматривала суровый, однообразный пейзаж. В такие минуты ей казалось, что в мире нет ни городов, ни сел, ни даже морей и океанов, — есть только небо да эти однообразные серые скалы, которым не видно конца.
Она так и не успела еще, а вернее, не решилась сказать Головене о Зубове, хотя все время держалась поближе к носилкам лейтенанта. Сам же Зубов избегал девушки, делая вид, будто никогда не видел ее. Донцов и Пруидзе вели
— Степ, а Степ, когда же война кончится? — начинал Вано.
Степан отмалчивался.
— Оглох ты, что ли?
— Отстань, ей-богу! Липнешь, как лишай!
Донцов и сам сто раз на день задавал себе этот вопрос, а ответить на него не мог. Да и кто мог бы ответить? Степан знал лишь то, что войне не видно конца, она унесла тысячи жизней, спалила, разрушила города и села, а может еще больше разрушить, сжечь, уничтожить ни в чем не повинных людей. И от этого росла и росла его ненависть к врагу.
Не мог не думать о войне и лейтенант. На его глазах фашисты заняли всю Украину, Донбасс, Кубань, сковали в огненное кольцо город Ленина, потопили в крови Белоруссию… И вот сейчас, в эти дни, сокрушая все на своем пути, они безудержно рвутся к Волге. Их манит Сталинград… А там? Понять не трудно, что будет дальше: снова на Москву…
И опять вспоминались родные белорусские поля и леса, знакомая с детства Свислочь… Там, на берегу Свислочи, родной дом… Мать… Вот она вышла на крыльцо, встречая вернувшихся из школы Клаву и Дашу…
— А ну, угадайте, кто у нас?
— Дядька Микола!
— Анисья Ивановна!
— Вот и не угадали, — смеется мать.
— Сережа! Сережа! — в один голос кричат сестры.
И он, Сергей, спрятавшись за дверью, уже слышит, как сестры бегут по коридору, бросаются к нему.
— Ух, как выросли! — удивляется он.
Да, это было в тридцать девятом, после училища… А что там теперь, в Белоруссии? Как они живут? Может, и в живых нет? Фашисты в Белоруссии с первых дней войны… Он читал о зверствах гитлеровцев, о заложниках… А какие бои шли! Жалко, не пришлось воевать в родных местах. Может, еще придется?
…Было уже за полдень, и в горах наступила нестерпимая жара. Люди обливались потом, жадно пили воду из попадавшихся на пути родников. На коротких привалах падали, как подрубленные, а немного отдохнув, опять снимались с места, вытягивались в цепочку и шли дальше.
Тропа завела в рощу с густыми развесистыми деревьями. Таких деревьев многие солдаты, еще не видели.
— Чинары, — объяснил Пруидзе.
— Так вот они какие? — удивился Донцов.
— Это что — мелочь! — продолжал Вано. — Дальше пойдем, в три обхвата увидим. И граб, и железное дерево— самшит увидим!
Донцов подошел к одной чинаре, похлопал по стволу ладонью:
— Вот бы на доски распилить!
— Распилить-то
— Война кончится — с пилами, с топорами сюда придем! Дорогу построим! — пообещал Донцов.
— Ты-то придешь, а мне хоть бы войну протянуть…
— Да ты, Митрич, еще и меня переживешь!
— Дай бог нашему теляти волка поймати.
— Вот именно! А то — «войну протянуть»! Да война еще год-два и кончится. От силы — три.
— Тьфу! Типун тебе на язык! — сердито сплюнул дед. — Три года! Да ты что, рехнулся? Нешто мы враги себе, чтоб столько беду терпеть?
Донцов только крякнул в ответ.
Опять голые скалы, в низине роща, а за нею — мрачные утесы. Между рощей и утесами каменная площадка. Справа от нее — пропасть.
— Орлиные скалы, — пояснил Пруидзе.
Головеня не смог больше лежать на носилках. Морщась от боли, пошел по тропе, не разрешая даже поддерживать себя.
А тропа, сдавленная горами, так сузилась, что на ней не разминуться и двум встречным. По бокам, подпирая тучи, — отвесные стены. Началось ущелье, и солнце сразу исчезло, словно наступил вечер.
Справа опять открылась пропасть. Лейтенант остановился и, чуть согнувшись, посмотрел в нее: внизу такое же нагромождение камней, хаос, где-то на самом дне шумит вода. Донцов с опаской следил за командиром, а когда тот отошел от края, даже вздохнул:
— Стоит оступиться и… поминай как звали!
— Зачем оступаться? — засмеялся Вано. — Ходи хорошо. Вот так! — И, балансируя, бойко пошел по самой кромке обрыва.
Наталка закрыла глаза: упадет!
А Донцов схватил Вано за руку и почти отшвырнул в сторону:
— Псих! Жить надоело?
Лейтенант осмотрелся вокруг и решил остановиться здесь. Начинать надо было с наведения порядка, с дисциплины, и он подал команду:
— Становись!
Солдаты переглянулись: это еще что такое? От самого Дона шли, кто как хотел, а тут снова строй? Но Донцов и Пруидзе уже вытянулись в струнку. Рядом с ними— Митрич, Наталка, Егорка, а потом и все остальные заняли места в шеренге.
— Приказание касается только военных, — начал Головеня, но дед сурово остановил его:
— А нам куда же? Мы теперь все военные!
Лейтенант, соглашаясь, кивнул:
— Правильно, Митрич, мы все военные! Все, кому дорога Родина. И Родина приказывает нам остановиться. Наше место здесь, товарищи. Будем защищать перевал!
— Что? — вырвалось у Зубова. — Перевал? А говорили— до Сухуми…
Головеня в упор глянул на него:
— Приказ не обсуждают. Предупреждаю: за нарушение присяги, за попытку покинуть боевой рубеж — расстрел.
Зубов угрюмо опустил голову.