Дорога в горы
Шрифт:
— Кто такие?
— Минометчики, — угрюмо ответил высокий.
На усталом, давно не бритом лице его словно было написано: «Неужели не видно, кто мы такие?»
— Красноармейские книжки есть?
— Сожгли.
По тону, по выражению глаз опять угадывалось невысказанное: «Окажись ты на нашем месте, тоже бы так поступил».
Лейтенант задумался.
В этих понурых фигурах он угадывал людей, на долю которых выпали многие испытания. Головеня готов был пожалеть их, а в душе шевелилось сомнение: «Мало ли что может быть в такие дни?» Он, командир, не должен забывать о бдительности.
— В
— Сто двадцать первом, — на этот раз хором ответили все трое.
Лейтенант оживился, прищурился: сто двадцать первый? Да это же полк, в котором служил Зубов!
— Пятой дивизии?
— Нет, мы из двадцать второй.
— Двадцать второй, — разочарованно протянул лейтенант.
И, помолчав, еще строже спросил:
— Оружие бросили?
— Сховали, товарищ командир, — отозвался приземистый украинец. — Нияк не можно було. С косами по полям шли: в плен боялись попасть.
— Плен что смерть, — подхватил молчавший до этого низкорослый паренек в синей, с богатырского плеча, косоворотке.
— Что же мне делать с вами, косари беззащитные? — задумчиво нахмурился лейтенант. Он уже не сомневался, что это честные люди, прошедшие суровую школу отступления. Такие же, как и те, что пристали к его группе раньше, голодные, полураздетые, но не сдавшиеся врагу.
— Говорите, припрятали?
— Так точно.
— И место хорошо запомнили?
— А як же! Всэ, як слид. Враз отшукаемо!
Искренняя горячность солдата погасила последнюю искру сомнения, и лейтенант, улыбаясь, сказал:
— Зачисляю! Но сегодня же двое из вас отправятся за оружием.
— Посылайте меня! — вызвался высокий.
— Я тэж пиду, — поддержал украинец, — здорови, як волы, а без винтовок… Аж соромно!
Лейтенант не сомневался, что они голодные, хотя ни один ни словом не обмолвился об этом. Новичков надо было накормить, но в гарнизоне почти не оставалось продуктов. С часу на час ждали Митрича с солдатами, а их все не было. «Поделимся последним», — решил Головеня и позвал Егорку.
Черноглазый мальчик лет тринадцати с большим трофейным кинжалом на поясе, подаренным ему кем-то из солдат, выслушал командира и повел новичков в ущелье, к Наталке, которая одновременно была и санитаром, и поваром.
А лейтенант вытянул блокнот и под столбиком фамилий дописал: «Виноградов, Убийвовк, Стрельников».
На рассвете подошли еще четверо таких же уставших, измотанных боями солдат. По их рассказам, к дороге, ведущей на перевал, приближается вражеская часть. По всей вероятности, горная: они не заметили ни одной автомашины, кроме мотоциклов, видели лошадей и мулов, которых фашисты поили в речке. Четверке удалось незаметно снять вражеского часового, солдаты взяли у него автомат, гранаты и какую-то книжечку в темнозеленом переплете.
Лейтенант заинтересовался книжечкой, но не смог разобрать в ней почти ни слова. И тут он вспомнил рассказ Наташи о том, что она собиралась учиться в институте иностранных языков. Егорка живо сбегал за девушкой.
Наталка развернула книжечку, и лейтенант поразился, как легко она перевела первые же фразы. Книжечка оказалась дневником фашистского солдата, где подробно
— А вот тут говорится, — сказала Наталка, — как он ехал в Румынию, как несколько дней бродил в порту Констанца.
Далее излагался разговор с друзьями о России, куда они, наверное, попадут. Им хотелось скорее увидеть эту, по их словам, нищую страну, скорее рассчитаться с большевиками, навести там новый, европейский порядок. Порой в дневнике проскальзывала нотка тревоги, на автора нападало уныние. Затянувшаяся война, как видно, была ему не по душе.
Наталка перевела еще одну из записей, которая особенно заинтересовала лейтенанта:
— «Сегодня 15.8.42 г., — читала она, — только что вернулся от обер-лейтенанта X…»
— Минуточку, — перебил лейтенант. — Пятнадцатого августа? Значит, шесть дней назад… Ну-ну, что там?
— «…На душе приятно, радостно, — продолжала Наталка. — На моем мундире горного стрелка, украшенном цветком эдельвейс, — первый Железный крест!»
— Мундир горного стрелка, цветок эдельвейс… Да ведь это же горная дивизия! Что там об этом цветке говорится?
Наталка переводила:
— «Эдельвейс — цветок любви и счастья! О, сколько исходил я за ним в Альпах! Я нашел и готов был вручить его Марте в день помолвки — таков обычай. Но счастье изменило мне: началась война…
И вот я иду по военным дорогам с цветком любви и счастья у самого сердца. О милая моя Марта! Я пронесу цветок, предназначенный для тебя, через всю войну! И пусть он будет сухим и жестким, похожим на тот, что нашит на мундире, но ничто не засушит нашей любви!..»
— Да вот же он, этот цветок! — воскликнула Наталка и показала заложенный между страничками белый высохший, похожий на морскую звезду, эдельвейс.
— Читайте дальше, — попросил лейтенант.
Девушка полистала книжечку, пропуская многочисленные даты, когда были посланы письма Марте, и сказала:
— Тут совсем из другой оперы. Вот послушайте: «О, если бы меня увидела фрау Эди! Она ни за что не узнала бы своего лавочника, эта старая, хитрая фрау! Кончится война, нарочно явлюсь к ней: пусть полюбуется победителем. Но чтобы в лавку — ни за какие деньги! Свой магазин открою! Пусть завидует, ведьма! Так и напишу: „Бакалейная торговля кавалера Железного креста Фрица Штерна“. Здорово, черт побери!»
Лейтенант уже не слушал: он думал о другом. Совершенно ясно, что у подножия горы стоит или вражеский полк, или по крайней мере батальон. Фашисты из дивизии «Эдельвейс» собираются идти в горы. А все ли он сделал, чтобы преградить им путь? Нет, далеко не все. В скалах нет продуктов, мало патронов, считанное количество гранат. Не ошибка ли — его решение преградить путь врагу? Да, он отдает себе отчет в том, что это может стать роковым для людей, доверившихся ему. Но иначе он поступить не может. Надо только связаться со своими войсками. В горах наверняка есть советские части или хотя бы такие же группы солдат, как здесь, в Орлиных скалах. Есть, конечно же, и партизаны, а значит, надо скорее найти их!