Дорога в снегопад

Уткин Антон Александрович

– Когда их было вызывать? Да, кстати, а вы сами как поступили бы? Тоже стали бы ждать сотрудников? Хотя, простите, вы же и есть сотрудник.

– Да и Ванникова – это их знакомая. Так она показала. Вы бы хоть разобрались сначала.

– Некогда было разбираться. Да и кто тут у вас разберет, кто чья знакомая. Девушка звала на помощь, не хотела с ними вступать в контакт.

– Кто может это подтвердить? – лениво поинтересовался дознаватель.

– Как кто? – удивился Алексей. – Да там народу было полное кафе. Девушки у стойки…

– Девушки у стойки, – спокойно парировал дознаватель, – ничего не видели.

– Как это не видели?

– А может и видели, но ничего не скажут. Боятся они. Им там работать. А

эти там учатся.

– Боятся! – фыркнул Алексей. – А вы-то на что?

– А мы-то – на то, – пояснил дознаватель голосом, дающим понять, что Алексей забрался в священную область оперативных тайн.

Алексей не верил своим ушам.

– Ну вы даете, – только и вымолвил он.

– А почему же на родине не работалось? – вдруг спросил дознаватель с улыбкой, нехорошей своей вкрадчивостью.

– Это мы сейчас будем выяснять, кто родину больше любит? – усмехнулся Алексей.

– Ну, зачем же? – опять тонко улыбнулся дознаватель. – Это мы и так знаем. У нас сейчас политика такая: у папы гражданина Умарова, и у твоего папы, и у папы Ванниковой – одна родина на всех.

– Слушай, друг, если уж мы на «ты», что я расскажу тебе про своего папу, – резким голосом перебил его Алексей. – Мой папа самых честных правил, как тот дядя, слышал, наверное, в школе проходили? Он очень любил свою родину, хотя работал простым инженером. По холодильным установкам. Однажды он приехал на дачу, выпил с горя водки и у него не выдержало сердце. Папе-то было уже пох, а мне в два с половиной года весьма чувствительно. А знаешь, почему с ним такое случилось? Потому что всей Россией сверху донизу правят такие, как ты. А подробностей тебе знать не надо. Тебя тогда еще и на свете не было.

Дознаватель отпрянул к спинке своего кресла, словно на него внезапно плеснули какой-то жидкостью. Он не ожидал столько неожиданной злобы, причем злобы действенной, чья воля, он чувствовал это, в эту минуту была сильнее не только его собственной, но и даже той силы, которую он по долгу службы мог призвать на противоборство за нанесенное ему оскорбление. Он несколько повернулся в кресле и даже скосил глаза на портрет президента, то ли испрашивая инструкции, то ли просто призывая в свидетели своей полной неспособности поступить решительно в этом внезапном нештатном всплеске, в общем-то, чисто деловой беседы, который сам отчасти и спровоцировал. Может быть, только в этот миг до него дошло, что он и впрямь почти в два раза младше Фроянова и совершенно ничего о нем не знает, кроме того, что тот сам написал по сути дела на выданных ему листах. Да он и плохо понял, что, собственно, хотел сказать ему Алексей, почувствовал только неприязнь, исходящую от него.

– В непростое время живем, – согласился он. – А разжигать межнациональную рознь все равно не надо.

– А я разжигал? – усмехнулся Алексей.

– Да вот, – дознаватель изобразил на своем лице самое неподдельное сожаление и извлек из ящика стола лист бумаги, исписанный неуклюжим крупным почерком, – свидетели показали, что вы называли граждан Умарова, Исмаилова и Гайсанова кавказскими зверями.

– Кавказскими?

– Да.

– Зверями?

На этот раз дознаватель рта не разомкнул и только согласно покивал.

– А еще, как бы это сказать поприличней, – добавил он, – в нецензурных выражениях предлагали им покинуть Москву. Тоже показания имеются.

– Красиво работаете, – сказал Алексей. – А еще кто это показал, кроме самих, так сказать, зверей?

– Статья такая есть в уголовном кодексе, двести восемьдесят вторая, часть первая, разжигание межнациональной розни, – вместо ответа сказал дознаватель. – Не слыхали?

– Да нет, не приходилось.

– Напишем-ка мы отказной материал, – задушевным голосом предложил дознаватель. – Чего тут мудрить?

Они посидели в молчании.

– Так я вас так понял, – сказал дознаватель, аккуратно постучав

двумя сложенными листами объяснительной о столешницу, – что будем писать отказной материал?

Алексей хотел было заупрямиться, но мысль о Кире, о Кашгаре остудила его возмущение.

– Правильно поняли, – подтвердил он. – Будем писать отказной материал, потому что есть на свете одна девушка… одна молодая женщина. Женщины, знаете, смягчают наши души. Суровых бойцов. Так что благодарности от гражданина Умарова ей, этой незнакомке – не стану имя называть, – пояснил Алексей, – не требуется. Потому что у меня сложилось впечатление, что гражданин Умаров не силен в этикете.

И все-таки надо признать, что доктор биологии Алексей Фроянов и дознаватель УВД «Ломоносовский» Артем Калайдо расстались довольно миролюбиво.

* * *

Мечта побывать в Кашгаре появилась у Алексея очень давно, еще в детстве, когда она прочел Марко Поло. Точнее сказать, предметом его грез был необязательно Кашгар – смутное томление по какому-то собирательному восточному городу не давало ему покоя. Иногда ему даже казалось, что это далекий, поколениями разбавленный зов ген напоминал о себе и тревожил его воображение. Когда нужно каким-то одним словом родить в воображении образ Востока, то называют обычно или Дамаск, родину Гаруна ар-Рашида, или Багдад, или, на худой конец, благородную Бухару, совершенно упуская из виду великолепный Кашгар. Это и неудивительно, ведь Кашгария – эта прихожая Тибета – была охвачена европейским географическим знанием уже тогда, когда виртуальный поезд братьев Люмьер уже прибывал на станцию назначения. Великие географические открытия закончились именно здесь, и если бы в Гражданской войне победили белые, русские бойскауты играли бы в Корнилова, Маннергейма и, конечно, в Рериха, ибо Рерих непременно проявил бы себя при любой власти.

Алексей хорошо запомнил тот заголовок из газеты в ночном кафе, где они были с Кирой после поминок Толи Сверстникова, но и мудрено было об этом забыть: телевизионные и радиорепортажи о пропавших рафтерах превратились в целую эпопею. Их искали китайские военные, местные альпинисты и горознатцы, и в результате в Синьцзян вылетели даже два самолета МЧС. «Бродить по узким улочкам, – то и дело вспоминал он слова Киры, – увидеть Ходжу Насреддина». И даже не вспоминал, а просто носил их с собой в сознании, как в кармане, и они, эти слова, были столь причудливой формы, что карман оттопыривали и этим неудобством как бы не давали о себе забыть.

Приготовления к путешествию носили стремительный характер. В Интернете были найдены четыре листа армейских пятикилометровок, и Антон распечатал их на своей студии. Вечерами Алексей погружался в их таинственные дебри, считывая умопомрачительные названия. Ему мерещились высеченные в скалах города, гигантские джинны и охраняемые ими сокровища – яхонты и лалы, насыпанные в чаши из яшмы. Все эти названия – Яркенд, Хотан, Янги-Гиссар – ласкали слух, как пение райских гурий. Он засыпал с мыслью о Кашгаре, с нею и открывал глаза. Во время изучения карт план у него составился следующий: они доберутся до Кашгара, откуда совершат небольшой горный поход. От озера Кара-Коль они уйдут на север, пройдут перевалом Янбулак между Конгуром и Музтаг-атой – величайшими семитысячниками Памира – и спустятся в район небольшого городка Ташкурган, откуда вернутся в Кашгар уже на автомобиле. Сознание того, что столь необычное путешествие разделит с ним Кира, внушало ему предчувствие какого-то подлинного счастья, которое он боялся спугнуть неосторожным движением мысли. Ведь Москва оставалась Москвой, даже когда оба они находились в ней; кроме них тут были и Митя, и Юля, и множество самых разных знакомых и незнакомых, нужных и совсем ненужных людей. Там же они должны были остаться по-настоящему наедине в той полной неизвестности, которая их ожидала и которую ожидали они.