Дорога в снегопад
Шрифт:
– Как же так, мам? – тупо спросил Алексей Татьяну Владимировну, словно она за что-то здесь отвечала.
Алексей, так рано лишившийся отца и совсем его не помнящий, необыкновенно радовался каждому приезду дяди Володи и, будучи еще мальчиком, лелеял втайне даже безумную, совершенно неосуществимую мечту, что дядя Володя и его мама станут мужем и женой. Гордо, как на парад, выходил он во двор в обществе дяди Володи Зинченко, одетого в свою форму военного врача, и с упоением ловил завистливые взгляды Сережи Ведерникова, тогда еще не Графа, чей отец хоть и был выпивающим мастером с завода «Вилис», но по крайней
Дядя Володя обладал мягкой малороссийской речью и таким же мягким, легким, улыбчивым нравом; он умел множество восхитительных вещей: из жести пивных банок «Золотое кольцо», которыми пищевая промышленность удивила народ к Олимпиаде, дядя Володя вырезал доспехи и облачал в них пластилиновых солдат, а польским гусарам даже приделывал их знаменитые крылья, склеивая их из обыкновенных перьев, которыми обычно лезли подушки, бритвенным лезвием из куска пенопласта выстругивал изящный корпус яхты, – мачтой служила вязальная спица, парусом – лист наколотой на нее бумаги, а за киль шла свинцовая пластина, которая аккуратно, но прочно вставлялась в днище, и когда корабль был готов, они набирали ванну и любовались его посадкой в прозрачных, чуть хлорированных коммунальных водах.
– Надо ответ писать, – растерянно сказала Татьяна Владимировна, – а что тут напишешь?
В полдень следующего дня у подъезда, заняв, казалось, добрую треть двора, стоял черный представительский «Мерседес». Водитель в темном костюме и строгом галстуке вышел из машины и церемонно открыл перед Алексеем заднюю дверцу. Через полчаса «Мерседес» остановился где-то в районе Спиридоновки перед парадным крыльцом старого дворянского особняка, примечательного, пожалуй, только своим почтенным возрастом. Охранники здесь были не какие-то обрюзгшие мужчины пенсионного возраста, а молодые люди подчеркнуто спортивного вида с абсолютно непроницаемыми лицами. Алексея поразило, что его попросили пройти сквозь ворота безопасности, и когда зазвенели ключи, его так же спокойно, так же отстраненно и холодно попросили ключи выложить и процедуру повторить. После этих формальностей по широкой лестнице навстречу Алексею спустился мужчина в хорошем деловом костюме и, любезно улыбаясь, по этой же лестнице взвел его на второй этаж и препроводил в просторную залу.
Предметами интерьера огромного кабинета, куда ввели Алексея, были только внушительных размеров стол да огромная плазма, занимавшая полстены, и самый этот минимализм свидетельствовал в пользу каких-то уж очень больших денег. Человеку, поднявшемуся из-за стола, на вид было лет шестьдесят, он также был одет в костюм очень изящного покроя и из ткани еще более утонченной, чем у того, первого, исполнявшего, видимо, обязанности секретаря. Кожа его лица была чрезвычайно выхолена, но все же по-старчески тонка, чтобы претендовать на то, на что она, по-видимому, претендовала. Хозяин кабинета и кожи назвался Андреем Николаевичем, поздоровался с Алексеем за руку и предложил садиться. Рука его оказалась удивительно мягкой, будто бескостной, но у Алексея осталось подозрение, что за этой мнимой податливостью скрывается все же некоторая сила, которую хозяин просто не желает демонстрировать.
Красный отблеск памирского солнца еще рдел на лице Алексея, и Андрей Николаевич бодро поинтересовался:
– Отдыхали где-нибудь?
–
Андрей Николаевич понимающе кивнул.
– О вас очень хорошо отзывался Анатолий Петрович Стукачев, – проговорил он как бы между прочим.
– Я его не знаю, – возразил Алексей.
– Это ничего страшного, – всплеснул руками Андрей Николаевич. – Зато он вас хорошо знает.
– Хорошо? – вскинул глаза Алексей.
– В том смысле, что он в курсе вашей работы и ваших достижений, – поспешно подправил себя Андрей Николаевич. – Существуют научные журналы, «Сell», например, вы помещаете там свои статьи, а мы их читаем. И находим их весьма и весьма любопытными, – несколько игриво присовокупил он. – Я не стану томить вас предисловиями. Вот что скажу: ваша работа имеет для той организации, которую я в некотором роде представляю, огромный интерес. – Он подчеркнул: – Огромный. Видите, все карты на столе. И что бы вы сказали, если бы мы предложили вам работу в одной из наших лабораторий и наш действительно огромный интерес принес бы вам действительно достойное вознаграждение.
Несколько мгновений Алексей довольно бессмысленно смотрел на Андрея Николаевича, потом, отметив еще раз несколько неестественную ухоженность своего собеседника, как будто сообразил.
– Это как-то связано с вечной молодостью? – задал он вопрос, и ответом ему послужил кивок благообразной головы его собеседника.
– Что ж, – сказал Алексей, – если все карты на столе, позвольте и мне полюбопытствовать. Это государственная организация?
– Не совсем, – ответил Андрей Николаевич и слегка поморщился.
– Кто же ее содержит?
– Одна крупная коммерческая структура. – И опять какая-то тень пробежала по лицу Андрея Николаевича.
– Почему вы предлагаете мне? – спросил Алексей и назвал имена нескольких отечественных и зарубежных ученых со сходными исследовательскими интересами.
– Потому что мы полагаем, что вы ближе всего к решению вопроса.
– Ну, – усомнился Алексей, хотя слова Андрея Николаевича и польстили его самолюбию. – Но вы же должны понимать, что любое открытие, сделанное хоть на краю света, сейчас же становится всеобщим достоянием.
– Не всегда, – быстро отреагировал Андрей Николаевич.
– Ну, не знаю, мой опыт говорит об обратном.
– Мы спешим, – пояснил Андрей Николаевич.
Соблазн показал себя во всей своей красе. Эта была не самодеятельность Угодникова в корпусе «А». Алексей не на шутку задумался и даже так забылся, что упокоил подбородок в ладони. Андрей Николаевич почувствовал этот момент колебания и здесь-то допустил промах.
– Живете с мамой-пенсионеркой, квартирка крохотная, даже, извините, девушку не пригласишь. О семье я и не говорю. Может быть, пришло время как-то поменять свою жизнь? Ведь вам уже сорок-то есть?
– Тридцать восемь, – уточнил Алексей. После этих слов про маму-пенсионерку он почувствовал себя маленьким и беспомощным существом.
– Знаете, – сказал он, – в моей жизни особенных секретов нет, но ваша осведомленность мне не по душе.
Андрей Николаевич развел руками, как бы желая намекнуть на некую неизбежность происходящего, и рассмеялся тихим бархатом. Казалось, что даже голос его умащен каким-то специальным косметическим снадобьем, вроде крема или духов.