Дорога

Крандиевская-Толстая Наталия Васильевна

«Нас потомки не осудят…»

Нас потомки не осудят, Не до нас потомкам будет. Все понятным станет в мире, Станет дважды два четыре. В пепле прошлого не роясь, К свету выйдя из потемок, Затянув потуже пояс, В дело ринется потомок. Потому, что будет дела Больше, чем рабочих дней, И мишени для прицела Будут ближе и точней. Но, пожалуй, будет нечем Тешить музы баловство. Ей на ветреные плечи Ляжет формул торжество. И крыла с такою гирей Ей, крылатой, не поднять. Ей, грешившей в старом мире, Так и чудится опять, Что,

быть может, не четыре — Дважды два, а снова пять!

«Отшумят пустые шумы…»

М. Л. Лозинскому

Отшумят пустые шумы, И отсеются дела. Спросят внуки-многодумы: Муза чем твоя жила? Чем дышала в этом мире, Взрытом бурею до дна? И уликою на лире Будет каждая струна. Ты ответить внукам сможешь, Не слукавишь для красы. И терцины им положишь Дивным грузом на весы.

«Писем связка, стихи да сухие цветы…»

Памяти Марины Цветаевой

Писем связка, стихи да сухие цветы — Вот и все, что наследуют внуки. Вот и все, что оставила, гордая, ты После бурь вдохновенья и муки. А ведь жизнь на заре, как густое вино, Закипала языческой пеной! И луна, и жасмины врывались в окно С легкокрылой мазуркой Шопена. Были быстры шаги, и движенья легки, И слова нетерпеньем согреты. И сверкали на сгибе девичьей руки, По-цыгански звенели браслеты! О, надменная юность! Ты зрела в бреду Колдовских бормотаний поэта. Ты стихами клялась: исповедую, жду! — И ждала незакатного света. А уж тучи свивали грозовый венок Над твоей головой обреченной. Жизнь, как пес шелудивый, скулила у ног, Выла в небо о гибели черной. И Елабугой кончилась эта земля, Что бескрайные дали простерла, И все та ж захлестнула и сжала петля Сладкозвучной поэзии горло.

На озере Селигер

(1938–1940)

«Какая-то птичка вверху, на сосне…»

Какая-то птичка вверху, на сосне, Свистит в ля миноре две тонкие нотки. Я слушаю долго ее в тишине, Качаясь у берега в старенькой лодке. Потом камыши раздвигаю веслом И дальше плыву по озерным просторам. На сердце особенно как-то светло, И птичьим согрето оно разговором. 1939. Заречье

«Слышу, как стукнет топор…»

Слышу, как стукнет топор, В озере булькнет уклейка, Птичий спугнув разговор, Свистнет в сосне красношейка. Лес, словно пена, шипит Шорохом, шепотом, свистом. Здравствуй, озерный мой скит! Нет ни тревог, ни обид Мне в роднике твоем чистом.

Прогулка

Е. И. и Н. Н. Качаловым

Много дней над Селигером Ходят тучи хороводом И не могут разразиться Ни грозою, ни дождем. Но сегодня, на прогулке, По дороге из Заречья Затопил нас шумный ливень, Оглушил веселый гром. Мы, промокшие, бежали В буйных зарослях оврага, По спине хлестал и прыгал Ледяным горохом град. А за лесом на опушке Солнце брызнуло из тучи. Дождь прошел. Сверкали лужи Под ногами у ребят. Платье мокрое компрессом Облепило грудь и ноги, Было весело и жарко, В небе реяли стрижи. А когда нам повстречался По пути знакомый домик (Домик-крошка, в три окошка), Утопающий во ржи, — И хозяин и хозяйка На крылечке, под березой Мокрых встретили гостей, — Как отрадно было в доме Сбросить

мокрые одежды Нам, промокшим до костей! И неплохо было выпить Целлулоидный стаканчик Очень крепкого портвейна — За хозяина с хозяйкой, За грозу, за первый дождик, За веселую прогулку, За божественную жизнь! 1938

«Я не прячу прядь седую…»

Я не прячу прядь седую В тусклом золоте волос. Я о прошлом не тоскую — Так случилось, так пришлось. Все светлее бескорыстье, Все просторней новый дом, Все короче, проще мысли О напрасном, о былом. Но не убыль, не усталость Ты несешь в мой дом лесной, Молодая моя старость С соучастницей-весной! Ты несешь ко мне в Заречье Самый твой роскошный дар: Соловьиный этот вечер И черемухи угар. Ты несешь такую зрелость И такую щедрость сил, Чтобы петь без слов хотелось И в закат лететь без крыл. Весна 1939. Заречье

«Белой яхты движенья легки…»

Белой яхты движенья легки, Ускользающий парус все меньше. Есть на свете еще чудаки, Что влюбляются в яхты, как в женщин. Эти с берега долго глядят На гонимую ветром Психею, На ее подвенечный наряд, На рассыпанный жемчуг за нею…

«В сухом валежнике…»

В сухом валежнике Шуршит змея. Ищу подснежники В овраге я. Сквозь листья черные, Едва-едва, Новорожденная Сквозит трава. А дятел тукает, Долбит кору, Весна аукает — Ау, ау… Апрель 1939. Заречье

«Затуманил осенний дождь…»

Затуманил осенний дождь Берега твои, Терегощ. И зловеще и похоронно Против ветра кричит ворона. Окровавлен рябины лист, А березовый — золотист. Только елки, как богомолки, Почернели, хранят иголки. Парус штопаный рыбака Вздул сырые свои бока. Мчится — щуку ли догоняет? Или просто в волнах ныряет? А в Заречье скрипит забор, Ветры встретились с двух озер, Рвут солому, кидают стогом, Трубят в рог над Николой-Рогом.

«Дождь льет. Сампсоний-сеногной…»

Н. М. Лозинской-Толстой

Дождь льет. Сампсоний-сеногной Тому виной. Так учит древняя примета. У старика одна лишь цель: Сгноить дождями в шесть недель Покос бессолнечного лета. Зато раздолье мухоморам — Бесстыжим баловням судьбы. Тучнеют, пучатся грибы В лесу, в лугах, по косогорам — Везде грибы. Готовьте кадки, Хозяйки! Рыжик, жирный груздь Кладите в соль в таком порядке: На дно укроп, чеснок, и пусть Покроет сверху лист смороды Дары роскошные природы. Но все же, без тепла, без света, Дождем завесясь, как фатой, Грустит заплаканное лето, Глядит казанской сиротой. А ты? Готова ты отдать Все рыжики и все засолы За день горячий и веселый, Когда гудят над лугом пчелы, Сбирая меда благодать. Но не допустит беззаконий Упрямый дедушка Сампсоний! Все шесть недель кропит дождем (Права на то имея свыше), Бубнит, бубнит, долбит по крыше, А мы погоды ждем и ждем. А вечерами на деревне Старухи, сидя на бревне, Приметою стращают древней: Грибное лето — быть войне. Август 1940. Заречье