Дорога

Олди Генри Лайон

– Да вы угощайтесь, угощайтесь...
– Даниэль снова попытался нарушить неловкое молчание.

– А Рыки?
– голос Витальки прозвучал неожиданно громко и звонко.

– А он уже на три дня вперед наелся, - махнул рукой хозяин.
– Вы думаете, где я мясо беру - в магазине? Рыки сегодня такого секача завалил... Мы с ним по очереди охотимся. Так и живем...

На щеках Нины начал появляться румянец, мы с Арсеном расслабились, а Виталька так и ерзал на стуле, то и дело поглядывая на Рыки. Тот спал или притворялся, что спит. На нас он не обращал никакого внимания. И делал это весьма демонстративно.

Впервые

за последнее время я - да и не только я - чувствовал себя спокойно. Впервые за весь Отросток. К чему бы это?..

После ужина мы все впали в то же лениво-жмурящееся состояние, что и тигр. Потянуло на разговоры.

– И давно он у тебя?
– кивнул Арсен в сторону Рыки.

– Со мной, - поправил Даниэль.
– Да месяцев семь уже. Говорят, из зоопарка сбежал. Только у нас поблизости ни одного зоопарка - свинарники сплошные... И чертовщина всякая. Тоже недавно началось... А так он сам ко мне пришел. Я поначалу струхнул было, а после чувствую - надо пустить. И пустил.

Дверь за ним закрыл - а мимо БТР... А за ним еще два - шасть! Ловили, охотнички... Стреляли. А за что? За свободу?

Поначалу ума не мог приложить - чем его кормить? Сена не жрет, а мяса не напасешься. Совсем отощал, бедняга, я уж бояться стал, чтоб на людей не кинулся... А потом он из леса первого кабана притащил - и пошло дело...

Ну а эти... лопухи зеленые - как завидят его, так сирену включают и окопы рыть кидаются. Одного боюсь - подстрелят сдуру... Он хоть и умный, а иногда такое выкидывает...

...Потом рассказывали мы с Арсеном, то и дело одергивая отчаянно врущего Витальку. Даниэль кивал, слушал. О многом он слышал, кое-что видел, а к Атмосферному Черепу давно относился спокойно.

Беседа постепенно угасала, всех клонило в сон. Даниэль постелил нам на полу, предоставив кровать Нине.

– Я не позволю, чтобы ребенок ночевал в одном доме с хищником! шептала Нина мне в ухо, но Виталька уже собрался было улечься на топчане рядом с Рыки, и Нина принялась загонять его - Витальку, а не тигра - в самый дальний от двери угол...

Я пошел умыться. В импровизированной ванной висело большое мутное зеркало. Я глянул в него, и из треснутой глади на меня уставилось лицо. Не мое. Больше я ничего не помнил.

ПАПА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ. ВИТАЛЬКА

...Ночью мне захотелось писать. Я осторожно вылез из-под покрывала, переступил через спящую маму, проскользнул мимо открывшего один глаз Рыки и выбрался в коридор. Туалет оказался в самом конце.

У большущей ванны - наверное, в ней купался Рыки - стоял папа. Он пристально вглядывался в растрескавшееся зеркало и, казалось, совсем не замечал меня. Я встал у него за спиной и посмотрел в зеркало.

Песок огромной арены - желтый, рассыпчатый песок - казалось, обжигал глаза. Папа в зеркале шел по кругу, держа в левой руке тяжелый широкий ножик, а в самом центре песчаного круга подпрыгивал кто-то рогатый, порезанный, с неуклюжими корявыми копытами... Потом рогатый бес махнул кнутом, а папа отрубил ему руку, и тогда я закричал, а папа в ванной все стоял и стоял, и прибежала мама, и Даниэль, и дядя Арсен, а папа все не двигался, и в зеркале уже больше никого и ничего не было...

КНИГА ВТОРАЯ. ПРЕДТЕЧИ

(Продолжение)

9

...Эта рукопись была найдена в полуразвалившемся заброшенном бунгало на острове Сан-Себастьян -

одном из последних оплотов и убежищ Человечества в тяжелое, смутное время после Великого Излома. Изгнанные из городов, предоставленные самим себе, - люди частично поддавались на уговоры Бегущих вещей (Пустотников) и эмигрировали, подписав договор; частично приспосабливались к новому образу жизни, быстро утрачивая сдерживающие моральные факторы. Некоторые же уходили в очаги бурно развивающейся Некросферы, и дальнейшая судьба их оставалась неизвестной. Тогда еще мало кто сопоставлял формирование Некросферы с Большой эмиграцией, связанной с подписанием договора между человеком и Пустотником...

Сама рукопись в основном сгнила, так что создавалось впечатление, что листы долгое время находились в воде, а оставшиеся страницы были написаны корявым неустойчивым почерком, словно писавшему было трудно держать перо в руках - или в чем там он его держал, тот, кто писал эту сказку, слишком похожую на быль...

АНАБЕЛЬ-ЛИ

Это было давно, это было давно

В королевстве приморской земли.

Там жила и цвела та, что звалась всегда,

Называлася Анабель-Ли,

Я любил, был любим, мы любили вдвоем,

Только этим мы жить и могли.

...Бирюзовые волны, загибаясь пенными белыми гребешками, накатывались на рассыпанное золото побережья, а я сидел на песке и смотрел на море. Я смотрел на море, а оно облизывало мои босые, исцарапанные ноги. Меня звали Ринальдо. Я родился на этом острове, где неправдоподобно огромные кокосовые пальмы врезались в неправдоподобно синее, глубокое небо. Я любил свой остров. Чувствуете? Взрослые рассказывали, что раньше Сан-Себастьян (так назывался наш остров) был частью материка. Но это было давно, еще до Великого Излома. Вот почему мы живем в каменных белых домах - хотя здесь их строить не из чего - и у нас есть и школа, и церковь, и даже электростанция. Но взрослые все же часто сокрушаются и скучают по жизни на материке, где у людей, по их словам, было много всякого такого... Но мне хорошо и без этого. У меня есть море, и небо, и скорлупа от кокосов для разных игр, и дом - а остального мне не надо. Дед Игнацио говорит, что я похож на Бегущего вещей, но мне не с чем сравнивать. Два раза я видел Пустотника, заходившего в поселение, и оба раза меня тут же отсылали на берег - играть - а издали он был обыкновенный и скучный. Мне хорошо. Я могу сидеть и глядеть на море, и думать о разном, и песок струится между пальцами, отчего пальцам чуть-чуть щекотно...

– Привет, Ринальдо!
– чья-то тень заслоняет солнце, но я и так знаю, что это Анабель - она все время ходит за мной. Вечно она... И чего ей надо?!

– Привет, - не оборачиваясь, бурчу я. Некоторое время Анабель молчит и смотрит на меня, а, может, и не на меня - потому что наконец она произносит:

– Красивое сегодня море.

– Море всегда красивое, - соглашаюсь я и неожиданно для самого себя предлагаю: - Садись. Давай смотреть вместе.

Анабель тихо опускается рядом, и мы смотрим на море. Долго-долго. А потом я то и дело смотрю уже не на море, а на нее, на загорелые плечи, на пепельные волосы, развевающиеся на ветру; а потом она поворачивается, и мы смотрим друг на друга, и я впервые замечаю, что глаза у Анабель глубокие и печальные, а вовсе не насмешливые и ехидные, и...