Дорогая, а как целуются бабочки?
Шрифт:
Так вот, аптека – кондомы продавали только там, и первый визит за изделием №2, он, как вы понимаете, трудный самый. Кругов шесть намотал возле этой чертовой аптеки. Шел прочь, но командовал себе: «Кругом!» и поворачивал обратно. Как? Ну, как, в самом деле спросить? Сунуть голову в аптечное окошко и сказать женщине: «Будьте добры, презерватив, пожалуйста»? В конце – концов толкнул дверь. Народу… И в основном – все у кассы. Стал изучать витрины.
– Мне презервативы, на все, – просипел в окошко, когда аптека, наконец, опустела, и сунул трояк. У аптекарши поехали выкрашенные сурьмой брови. Но она не сказала ни слова.
Четыре копейки, презерватив тогда стоил четыре копейки, и мне насыпали
– Товарищи провожающие – просьба покинуть вагоны, – прогундосила проводница, Анька заревела в голос.
«Ну что ты, что! Я же только на месяц. А потом буду приезжать. Ну, хочешь, каждые выходные? А че: вечером в пятницу сяду, утром в субботу – здесь…»
Еле отцепил от себя. И меня, конечно, эта ее истерика проняла. Жалость мешалась с чувством глубочайшего удовлетворения: видно, и впрямь я, молодец, коли так по мне убиваются.
Мысль о том, что Аня, вкусив плотской любви, может найти замену отбывшему в столицу кадету, не приходила в разгоряченную успехом голову. Не смотря на истории со столичным тезкой. Занимало другое: как я буду месяц без секса? Уснул под утро.
– Сдаем постели! – разбудил все тот же противный голос. Высунулся в окно: Казанский, а на перроне – Геша и улыбка до ушей.
Черт! Как же я по этому дурику соскучился!
«Хоть мальчик ты, но, сердцем сознавая, Родство с великой воинской семьей, Гордися ей принадлежать душой. Ты не один – орлиная вы стая». Это Романов. Константин Константинович Романов. Великий князь, дядя императора Николая II, опекавший кадет, и поэт. И это и о нас тоже.
Товарищей, вот которые на всю жизнь, я приобрел именно там, в суворовском. Во время наших стрельб, забегов, дежурств, земляничной пастьбы…
Нас разметало. Вовка Санников – в Москве, преподает в военной академии, Сашка Кузьмин – во Франции, держит ресторанчик, Владик Маевский в Питере – дорос до больших воинских чинов, Леша Чен – в Самаре, хирург…
Не все мы, как грезили когда-то в походных своих палатках, стали военными. Но не пропали. Вписались и в это, напрочь лишенное сентиментальности и романтизма время, но копни – все те же мальчишки. Кадеты. И случись у меня что – и примчатся, и пособят. И я последнее отдам, если кому – то из них вдруг понадобится…
«Все, – орет Геша – жить будешь у меня. Имей в виду – 12 человек на место, но не дрейфь, я тебя подготовлю».
Они жили в самом центре Москвы. В одном из знаменитых московских двориков.
– Маман уехала в лагеря пионерию кормить, но и ты о еде не беспокойся, – сказал Геша и картинно откинул подзорник железной с панцырной сеткой кровати. Под кроватью стоял таз. Большой такой, из алюминия, таз, полный куриных яиц. И мы не беспокоились. О еде мы не беспокоились, тем более, что приехал я с деньгами, которыми абитуриента ссудил и довольно щедро отец.
«Солидно! – одобрил Геша, похлопав по портмоне, которое я ему продемонстрировал после того, как он продемонстрировал куриные яйца. – Ну что? Приступим к подготовке?» И мы приступили.
Проснулись часов эдак в десять утра и, умяв глазунью размером с футбольное поле, отправились на улицу Тверскую в дорогой сердцу Куприна кафешник, чтобы отметить приезд.
« Обмыть приезд – это, Вован, святое. Но завтра с утра – в библиотеку».
Только взяли бутылку «Старки», один Гешин дружок появляется, другой, третий… И все бегают в автомат на углу девчонкам звонить. И пока мы той самой «Старкой» разминались, собралась большая довольно компания, а дальше все в точности как у старика Хэма в «Фиесте»: ходим из одного питейного
Московские рестораны первой категории работали до 24 часов. И до полуночи мы развлекались в Москве, а после ехали электричкой в Домодедово – там ресторан работал до пяти утра.
– Официант, водки! – орет Геша и начинает гусарить. Выкидывает из вазы фрукты, опорожняет в нее бутылку Столичной, пускает по кругу… Куприн заказывает, я выступаю в роли кошелька – у бедных студентов деньги кончаются в первом же из освоенных нами за ночь заведений. Одна чаша дружбы, вторая…
Как и во сколько мы попадаем домой, помню смутно, но встаем рано. Часов в семь к нам вваливается Гешкин однокурсник. Санек такой. Свежий как огурец. По той простой причине, что не участвовал в нашей вчерашней оргии. По этой же причине выражает страшное неудовольсвие и, требуя продолжения банкета, стаскивает Гешу с дивана. Геша сопротивляется. Я естественно просыпаюсь.
–Ты посиди, старичок, поштудируй, – распоряжается Куприн, натягивая штаны и морщась от собственного амбрэ, – а мы на стройку сгоняем. Практика у нас. Трудовая. Строить будем ударно, но недолго. Часов до 12. А потом я к тебе присоединюсь, и мы продолжим занятия.
– Да, ладно, Геш, я вам помогу. А че строить – то?
– Да кафешку при институте.
Двинули. Работаем. Кладем кирпичи. Первый завтрак пропустили, второй… Организм начинает требовать дозаправки.
– Может, в столовку сгоняем? – предлагаю я Куприну.
– Щас все будет, – говорит тот, и свистит пареньку, который таскает нам троим кирпичи. Тот ныряет в строительную будку и выходит оттуда с шикарным кейсом.
– Сын министра, – поясняет Гешка, – в кейсе у него – завтрак.
– Да как – то неудобно объедать человека
– Неудобно спать на потолке; так бы все ничего, но одеяло все время сползает. У него хата, знаешь какая? Рояль помещается. А ты – объедать!
Ну и открывает этот сынок кейс, а там… Масло – финское, шоколад – швейцарский, салями – итальянская, бутерброды с семгой, бутерброды с икрой… До этого исторического момента я ни разу не видел финского масла, швейцарского шоколада и итальянской салями. А вот семгу не просто видел – ел. При Сталине, при Иосифе Виссарионовиче Сталине семгу можно было отведать в любой столичной забегаловке. Что мы и делали, когда отправляясь летом к деду в Каменку, заезжали в Москву. Отец брал нам по чашке кофе и по бутерброду с кусочком благороднейшего из лососевых. Да что – Москва. У нас в городе на центральной улице был большой рыбный магазин. Так в 54-м, мы только – только приехали, там можно было совершенно свободно купить икры. Девять рублей – красная, тринадцать – черная. С приходом Хрущева деликатесы стали потихоньку исчезать с прилавков, и в 64 –м их можно было приобрести либо в спецраспределителях, где отоваривалась партийная и советская номенклатура, либо в обычных магазинах по блату. В том же самом рыбном, но с черного хода, открытого исключительно для нужных людей – артистов, юристов, дантистов… Студент сам по себе не относился ни к той, ни к другой категории избранных, но относились родители некоторых из студентов.
Короче, чего там только не было в том чемоданчике из закуси. За спиртным мы сгоняли в ближайший гастроном. А после трапезы всей гурьбой отправились на Тверскую, ну и опять пошло – поехало. «Официант, водки!», и снова – танцы- шманцы – обжиманцы в ресторанах первого класса, которые работают до полуночи.
Утро следующего дня мы проспали. Проснулись в обед. Освежились рассольчиком и полные решимости двинули в библиотеку, но у любимой Гешкиной кафешки, а двигаясь в библиотеку миновать ее было нельзя, нас тормознул доселе неизвестный мне Гешин приятель по имени Константин: