Дорогая, а как целуются бабочки?
Шрифт:
Вошли, а в стене – дырка. «Это, -сообщает старушка радостно, – нам газ ведут. – Забудем скоро про канителю с печкой».
Печка большая – вполовину избы. В крохотной горнице – койка железная с шариками такими на спинке. Над койкой – коврик с лебедем, столик под клееночкой, на полу дорожки домотканые. Убого, конечно. Но чистенько.
Возвращаемся, два француза впереди меня и Жильбера и делятся впечатлениями. – Экстремальная бедность, – говорит один другому.
Жильбер от гнева аж побелел: «Да у женщины этой хоть дом свой, а у нас сколько несчастных в бидонвиллях живут,
Вообщем, постоял за честь нашей отчизны. Простились, а через неделю – новая партия иностранных туристов. И мы опять у кургана. Раза четыре, наверное, в языке таким образом практиковались. И я даже брал с собой Аню. Следующее лето мы с ней планировали провести на море. На Черном. Анька была там неоднократно. С родителями. Я не был ни разу, если не считать Албании, но ее, сами знаете, смысла нету считать.
– Ой, – вздыхала то и дело Анька, – там такая красота… Хочу на море! Хочу на море с тобой.
– Все будет: и море, и пальмы, и мы с тобой – на белом теплоходе, – целую я пухлые Анькины губы и прикидываю, в какой студотряд мне сдаться, чтоб заработать на превращение сказки в быль.
«Пойдешь в проводники, – решает за меня Лешка Сафаров. – У нас на жд целая бригада из бывших суворовцев. Белого теплохода не обещаю, но в белых штанах тебя увидят и на море, и под пальмами».
Я загорелся, оставшиеся до каникул месяцы считаю. И вдруг в феврале Анюта моя мне выкатывает: « Ты знаешь, а ведь я беременна».
Я не знаю, как это могло получиться. Ну не помню случая, чтобы спали мы с ней и не предохранялись. Не было! Но мне даже в голову не пришло усомниться в отцовстве. Я сомневался в своевременности того, что случилось. Какие, на фиг, дети! Мы сами по сути дети. Ни двора, ни кола. Стипендии хватало на мелочь вроде сигарет и посидеть с девочками в кафе. По – настоящему подработать можно только летом – на дневном же учимся, а такой штуки как свободные посещения нет. Посадить на шею родителей еще и собственную семью? На это я пойти не мог. Ну и, наконец, карьера. Ребенок весьма бы осложнил путь к светлому будущему, которое грезилось. Я, как вы понимаете, про загранку.
– Ты думаешь, я его хочу?! – злилась Аня. – Но без штампа на аборт не пойду. Я не какая – нибудь подзаборная.
– Ну, конечно, конечно распишемся. А родителям в сентябре объявим. Я летом подколымлю. Да и третий курс – не второй.
Она, оказывается, все рассчитала, и нам не пришлось в ЗАГСе краснеть, упрашивая ускорить регистрацию. И вот 22 апреля. День рождения Ленина, Иммануила Канта и Роберта Оппенгеймера. Я, Аня, Сашка Кузьмин и его будущая жена, а на тот момент звезда нашего Дома моделей Люся Воробьева, отправляемся в ЗАГС. Никакой фаты, никаких пупсов на радиаторе. Оставили где надо автографы и двинули в любимую кафешку. Как сформулировал Кузьмин, погрустить.
«Ну, все, Вован, теперь ты для общества человек потерянный, – откупорив бутылку шампанского, ерничал Сашка. Анька злилась.
– Смотри, Анют, – пытался я разрядить обстановку.– Апрель – это четвертый месяц. Это пятерочка римская, а впереди – палочка. Мы ножки у пятерочки раздвинем, и будет сентябрь – девятый
Понимал ли я опасность первого аборта? Ну да, понимал. Но об аборте она заговорила первая. Единственное, что ее смущало – отсутствие штампа в паспорте. И по месту жительства в гинекологию она идти отказывалась решительно, а хотела, как тогда говорили, по знакомству.
– Ты – дурак, или прикидываешься?! – кусала нервно губы. – Какие врачебные тайны! Через час весь район будет в курсе. Ищи врача!
Единственный врач, которого я знал лично, это врач из суворовского. Ну, тот, что гипсовал мне перебитую молотком руку.
– Ну, ты шустрый, кадет, – хмыкнул он в ответ на мое чистосердечное признание. – Ладно – не кисни. Есть у меня в горбольнице человек.
– Перловку еще возьми. И вот – банка тушонки. Знаю я какие вы рыболовы., – ворчала мать.
Майские праздники. Мы уходим в поход. Я, Аня и несколько ребят из ее и моей группы. Для родителей уходили. И ее, и моих. На самом деле, она ложится в горбольницу, я провожаю ее, а сам – в общагу. Самое главное – не встретить знакомых. Могли ж и в горбольнице запросто оказаться. Так что она из палаты практически не выходила. Ну и я шифровался, как мог, когда носил ей туда продукты.
– Ты знаешь, как это ужасно – аборт, – рыдала Аня у меня на плече, когда, наконец, все закончилось.
– Маленькая моя, – утешал я ее как мог. – Впредь осторожнее будем. – А сам думал: блин, куда осторожнее. По три кондома что ли зараз надевать?
Так, мягко говоря, прозаически началась наша с Аней семейная жизнь. Хотя в смысле дислокации не изменилось ничего. Она – у своих предков. Я – у своих.
Лето. Самое начало. Мы только что расплевались с сессией, я собирался в свой первый железнодорожный рейс, Анькины родичи – в Сочи. Ехали дикарями. Вернулись и говорят: «Ребята, мы вам комнату забронировали. Ту, в которой жили. Берите Севку (это Анин брат, ему лет семнадцать тогда было) и дуйте». А у меня еще пара рейсов в Москву.
«Жалко бабки терять. Поезжай, Ань, с Севой, а через неделю я к вам присоединюсь».
Проводил ее и в свой вагон. Мы с Лехой Сафаровым общий обслуживали. Лешка старше меня на пять лет, и уже матерый такой проводник. Учил нас – соплю. «Проводник, – говорил Лешка, – должен быть чисто выбрит и слегка пьян».
Отцы у всей нашей студенческой бригады были военными, действующими, или в отставке, и Леха приказал взять у отцов рубашки, выкрасить анилиновой краской в черный, купить и повесить на грудь железнодорожника знак. А сам еще и фуражкой железнодорожной разжился.
В принципе мы могли бы обслуживать и купейный. Но Леха на общем настаивал.
«Чаев никаких подносить не надо и белья выдавать. Сортир почистил, и зарабатывай на безбилетниках». Я менжуюсь: «Вдруг погорим».
– Не робей, Вован, – все будет путем. Первый раз что ли «замужем» и чтоб окончательно развеять мои сомнения ведет к нам в закут из купейного профессиональную проводницу Свету. Пергидрольный блонд, губищи в помаде цвета алого стяга, цыганские серьги – все, короче, как надо. Выпили, закусили.