Дороги моря
Шрифт:
Я поворачиваю дверную ручку, усмехаюсь про себя. Выхожу тебя искать.
Альба будто оставила мне страшную тайну и сначала мне не хватает самой себя, после не хватает времени и в конечном итоге не хватает смелости ее разгадать. Это ощущается как предательство, о какой любви мы говорим, если я не могу сделать для нее такую малость?
В смерти Альбы, говорят, не было ничего противоестественного, но почему же в Доме я не чувствую прикосновения смерти, почему в Доме все остается неизменным. Почему кажется, будто Альба этот мир не покидала? Почему кажется, что Альбы здесь нет?
Где же ты?
Мы со смертью
Она сделала для меня так много, я для нее не могу малости.
Что если Альба где-то застряла? Что если Альба ищет меня, ждет моей помощи, а я вовсе не спешу ей навстречу? Что если я заставила ее душу ждать слишком долго? Что если я не смогу помочь?
Что если Альба вовсе никуда не уходила?
Где ты? Где ты? Где ты?
Мои воспоминания о ней, запечатанные в стены Дома, кажутся какими-то карикатурными, как может мое сознание, моя хрупкая человеческая память вместить так много? Ее руки, пахнущие неизменным, любимым кремом, что-то на основе розы. Ее привычку напевать себе под нос и катастрофическую ненависть к готовке, ее плавные движения? Как можно вместить ее, со всеми ее несовершенствами, ее безупречный вкус в одежде и безобразный вкус в мужчинах? Полагаю, разговоры о генетике все же не миф. Ее улыбку, меняющую все ее лицо, и тон, которым она разговаривала с моей матерью. Я все забывала, что они родственники. Тон, которым мать ей отвечала.
Альба не умещалась в моем сознании, ее не было в Доме на краю света, ее будто нигде не было.
Но ведь мы не уходим в пустоту, мы не исчезаем, не пропадаем бесследно, я это знаю точно.
Дом на краю света приветствует меня, по-прежнему пропитанный дыханием моря, ослепительно белый, море здесь не знает, что такое штиль. Дом на краю света был самым живым из домов, что я знала, им и остается, заключает меня в объятья, на секунду я слышу его голос «С возвращением, Скарлетт, дорогая». И мне снова четыре, мне снова шестнадцать, мне двадцать восемь, я – голодное цунами и я ищу правду.
Дом на краю света тем и хорош, что принимает любой: и маленькой принцессой, и угловатым подростком, и художницей в вечном поиске, ему неважно, он любит чуть дальше, смотрит чуть глубже. Напоминает свою хозяйку. Не только ты осиротел, хочется сказать Дому, он, конечно, слышит.
Я бы никогда не перепутала его голос с голосом Альбы, ее – низкий, с хрипотцой, еще одна вещь, которую я от нее унаследовала.
Нас связывает так много, больше нас только разделяет.
Сумка остается у порога, продукты тоже, когда я поднимаю рубильники, возвращая Дому внутреннее освещение, клянусь, мне кажется, что спустя столько времени я возвращаюсь домой. В том глубоком смысле, когда Дом – это чуть больше, чем просто здание, где ты бросаешь уставшие кости.
Альбы нет. Бруно нет. Детство живет на чердаке и закрывается от меня перемазанными краской ладонями.
Дом на краю света теперь действительно мой.
Чудесами хочется делиться и это самую чуточку больно, самую чуточку жалит: мое убежище остается неразделенным.
Больнее только то, что в какой-то момент я ловлю себя на том, что тишина в Доме на краю света становится привычной.
Сон повторяется один
Меня продолжали спрашивать, ты это делаешь потому что боишься? Просили о честности. Я это делаю потому, что иначе не могу, и неважно, от старого я бегу или к новому, скучаю по ней невыносимо или не могу смотреть кому-то в глаза. Решение находит меня утром после очередного падения в ледяную воду вместе с женщиной из сна. Решение находит меня, когда я просыпаюсь, прочно селится в голове, прорастает в кости. Я ловлю себя на мысли о том, что быть уверенной хоть в чем-то – чертовски приятно.
Что если я бегу не отчего-то, не навстречу чему-то, я просто прихожу в движение и каждая секунда кажется мне прекрасной?
Холодильник заполнен и чайник греется на плите, Дом все еще пуст, я все еще чувствую себя неловко, будто подглядываю, но слушаю, слушаю, слушаю.
Голоса находят меня, приходят издалека, шепчут, мягко проскальзывают в уши, кто-то приветствует меня как родную, поздравляет с возвращением. Чье-то внимание жадное, кто ты, кто ты, кто ты.
Все это сплетается в единую какофонию звуков, в ней ничего гармоничного, голоса зовут меня, голоса шепчутся с морем.
Шальная надежда одолевает меня, я подрываюсь на ноги, я бегу к окну, отчаянно надеюсь, вдруг, мне ведь послышался, правда послышался собачий лай, на секунду мне кажется, сейчас я увижу ее, прямую, белую, мою Альбу, с любимым догом. Бруно всегда любил нас безмерно, всегда был жуткий добряк. Альба смеялась, Милая, стоит ли заводить мужчину – я, пожалуй, заведу собаку.
На секунду мне кажется, что это приключение закончится, едва успев начаться, что ответы мои совсем близко, ждут меня, что их можно будет послушно есть у Альбы с рук, я с ней была совсем ручной, совсем ласковой.
Но за окном шумит и волнуется темное море, тени выходят из него, выстраиваются, тени – ничего общего с этим миром не имеют. Тени не принадлежат этому миру, этому времени, тени смотрят сразу мне в душу, мы знаем друг друга.
Всех их поглотило море, женщина в костюме, кажется, девятнадцатого века, если бы я что-то в этом понимала, поднимает руку, приветствуя меня.
Их глаза давно застыли, ищут меня, ищут меня, неизменно находят. Я называю их сущностями. Альба говорила, что не удивится, если однажды я открою проход прямо на ту сторону. Случайно. За завтраком.
Альба была первой, кто мне поверил. Сущности, души, мертвые – называйте как угодно, просто были первыми. Они всегда были первыми.
Женщина склоняет голову, ее спутники остаются рядом, никто из них не приближается к Дому, они замирают неподвижными. Я знаю, что они ждут. Знаю, что они будут здесь завтра.