Дороги моря

Дехнель Ольга

А потом я вижу, случайно, честное слово, как Мораг его целует, и он больше не кажется мне таким одиноким.

Мы с Мораг остаемся одни еще раз. И еще раз. Мы всегда одни. Я, Мораг и мои души. Всегда мои души, куда бы мы ни пошли.

Она не слышит. Она не видит. Или ее научили делать вид.

Он был красивый такой. И очень добрый. Его доброту я помню до сих пор, вспоминаю его доброту, его прикованный ко мне взгляд, мне казалось, что этот человек видит меня. Я вспоминаю его доброту каждый раз, как сажусь работать, когда беру в руки карандаш давно отработанным движением.

Я не знаю, что именно произошло между ним и Мораг. Знаю

только, что он любил меня и видел меня. Он меня не боялся. Папа боялся. Он – никогда.

Это ощущалось как маленькое предательство, после перестало ощущаться вовсе, осталось творчество. Творчество остается всегда.

Выпиши себя, выкричи, вылечи себя, вылечи.

Мое творчество стало моим инструментом примерно в ту же секунду, когда мертвые стали моими глазами. Живое и мертвое всегда во мне смешивалось причудливо, смешно даже. Одно без другого было невозможным в любом случае.

Составы ходят по моему телу в обе стороны, из пункта живое в пункт мертвое, из пункта мертвое в пункт «живое».

Если очень долго смотреть на меня, можно увидеть всех людей, которые когда-либо поцеловали меня в лоб, прощаясь со мной и с этим миром, уходя навсегда.

Если очень долго смотреть на меня, можно не увидеть ничего, кроме меня самой.

Если очень долго смотреть на мои картины, эффект будем тем же.

Это никогда не было чем-то, что можно обрубить, позволить одной из сторон угаснуть. Не стоило и пытаться. Это происходит все равно. Мораг называет это заботой, Мораг делает это для моего блага.

Я была странным ребенком, она всегда стыдилась меня, и я это чувствовала, когда я улыбалась и здоровалась со всеми незнакомыми людьми, включая тех, которых там не было. Для меня они были также реальны. Мораг смеялась, Мораг валила все на возраст, на мое богатое воображение, на фотографии, которые я наверняка могла где-то увидеть. Мораг не любила расписываться в своем бессилии, я же была неизменно точна в своих описаниях, люди смотрели на меня с ужасом, а после с жадностью. Прощаться с любимыми – это ведь невыносимо, правда?

Скажите, кто из вас удержался бы, смог наступить желанию поговорить с любимой погибшей женой / мамой / братом, кем угодно, на горло? Даже если бы посредником в этом была маленькая девочка.

Они смотрели на меня с ужасом, со мной очевидно, неприкрыто было что-то не так. Однажды случайная знакомая говорит Мораг «Эти голубые глазищи, Мораг, дорогая, видят слишком много. Такая очаровательная, если бы твоя девочка родилась не просто одаренной, но еще и некрасивой, еще и слепой, она бы видела еще дальше. Унаследованная от тебя красота, дорогая, ее лучшая защита. Унаследованная от тебя жизнь. Люди тянутся к ней с силой земного притяжения.»

Я больше не видела ту женщину. Мы с Мораг больше не говорили об этом. Фразу я запоминаю прочно, запоминаю надолго, живое и мертвое во мне не конфликтует.

Я же была влюблена в саму идею жизни, я слушала голоса, я отзывалась каждому из них.

В какой-то из дней я довожу особо нервную особу до слез. Я до сих пор не понимаю, зрело это в Мораг давно или мое представление становится последней каплей.

Так или иначе, мне пять, и Мораг отводит меня в сторону. Кажется, ни до, ни после, я не видела ее такой нежной, такой внимательной. Мораг, мама, она смотрела только на меня, не отводила глаз и вероятно именно этим получила меня в свое безраздельное владение.

– Карли, – детское прозвище вызывало у меня приступы тошноты

тогда и вызывает его сейчас, больше никто не зовет меня Карли, – Детка, послушай. Те вещи, которые ты делаешь. Это пугает людей и огорчает их. Мы ведь не хотим никого расстроить, правда, принцесса? – папино прозвище она использует легко, не задумываясь, мне это кажется неправильным, картинка воедино в голове не собирается, но я слишком занята, рассматривая ее лицо, совсем близко, мне хочется нарисовать ее такую, она совсем другая, не снежная королева больше. В ней живет любовь. Всего на секунду. Лицо, каким оно у нее было в тот момент, я помню до сих пор. Мне так хотелось до нее дотронуться. Моя красивая мама, Мораг была ей всего несколько мгновений, фальшь я почувствую гораздо позже, в тот момент я этого просто не хочу, – Все эти разговоры, это не очень похоже на леди, как считаешь? Тем более, если эти люди, о которых ты говоришь, расстраивают других людей.. Наверное, это не очень хорошие люди. Разве тебе так не кажется? Может быть, нам не стоит с ними общаться? Как ты думаешь? Давай сделаем вид, что их здесь нет. Они уйдут, обязательно уйдут, не тронут тебя больше. Ты сделаешь это для мамы, доченька?

Я замираю, очарованная, купаюсь в ее любви, наслаждаюсь каждым вопросом, она ведь спрашивает мое мнение, ей будто действительно важно. Я соглашаюсь. Я киваю послушно, – Конечно, мамочка.

Все, что ты захочешь. Ты только люби меня, люби меня, люби меня, пожалуйста.

Я перестаю отвечать на зов, я замыкаюсь, закрываюсь так глубоко в себе, что не достать, забываю туда дорогу, силой пытаюсь закрыть глазами ладонями и не видеть. Я вижу их все равно. Они смотрят на меня. Они смотрят, смотрят, смотрят, они смотрят сквозь меня, прямо мне в душу, не знают ни пощады, ни прощения. Они обычно не трогают детей, дети – прекрасные, чистые души. Если только не теряют самих себя, и тогда им разрешается абсолютно все. Я расту, я продолжаю молчать, смотреть в сторону. Очень скоро молчание становится уже моей лично ответственностью, моей виной перед ними. Собственное одиночество настигает меня неизбежно и мучает, мучает. Все мое детство – история о том, как я пытаюсь удержать рвущееся наружу, истинное, живое. Как я пытаюсь удержать себя, на рисунках все больше лиц, на рисунках все больше чужого. Они во мне не помещаются, они пытаются влезть мне в голову, услышь нас, услышь нас!

Мораг обещала мне: если ты перестанешь им отзываться, они уйдут. Но я помню, как пустота – лишенное единой личности, распавшееся на части и собранное заново из множества потерянных душ существо, вечно голодное и вечно злое, забирается ко мне под одеяло, как оно тянет из меня все соки, не может остановиться, не хочет остановиться, не знает ни пощады, ни чувства насыщения.

Не все души добры. Особенно, если их не слушать.

Не все матери честны. Особенно, если знают, как заставить ребенка поверить.

Не все маленькие девочки видят фей и единорогов. Некоторые видят монстров.

Меня прорывает снова, это вопрос времени. Ровно в тот момент, когда я понимаю, что она обманула меня – они не уходят. А я потратила столько лет, впустую, напрасно, пытаясь задавить то, что нужно было развивать. Я казалась себе нестерпимо уродливой, а они все пытались влезть ко мне в душу, влезть ко мне в голову, влезть в мое тело, согреться у моего сердца, напитаться моим теплом. Годы сделали меня – беззащитной, а их – беспощадными.