Дороги моря
Шрифт:
Он целует меня, вытирает слезы с лица, я что, плакала?
Я люблю его именно такого, еще не отошедшего от собственного оргазма, волосы спутанные, и глаза огромные, будто он находит новую вселенную только что и находит ее во мне.
Я люблю его любого, если честно.
То, о чем мы друг другу не говорим, но то, что остается между нами – это удивительное, огромное что-то, что мы делим между собой, предназначенное только для нас, с самого начала.
Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.
***
Я смаргиваю воспоминание, пытаюсь его стряхнуть, мне хочется в душ, но еще больше не хочется
В Доме на краю света стоит ленивая тишина и я чувствую себя выспавшейся, я чувствую себя отдохнувшей, с улицы рано утром я слышала пение Марты. Я чувствую себя на месте.
Хотела бы я знать, в какой момент сказка превратилась в мучительное насилие? Была ли сказка? Я усмехаюсь, проверяю звонки, и сама вспоминаю, что на ночь отключила телефон. Хмыкаю себе под нос.
Я в те дни стряхивала последние кусочки хрупкости Фионы, Илай в то время хотел творить чудеса для меня и уверял, что это было безвозмездно и я ничего ему не должна. Я, подчеркиваю, еще далеко не до конца стряхнула с себя Фиону, ее искреннюю, собачью почти преданность, и угодить из одних отношений в другие, особенно в нашем с ним состоянии на тот момент. О, это было большой глупостью и еще большей ошибкой. Я до сих пор в полной мере не могу назвать его ошибкой. Как можно назвать ошибкой человека, который был твоим вдохновением долгие тринадцать лет? Мы минусуем шесть лет в монастыре, но в полной мере сделать не можем и этого.
Так или иначе, фаза чудес быстро предъявила мне счет, особой иронией в счете было то, что он никогда не знал, чего хотел.
О, мой любимый просто расстреливал меня своими словами, ждал, пока я ударюсь о землю, пока закончу корчиться от боли, поднимусь снова. Я всегда поднимаюсь, в этом моя потрясающая особенность. Мы целовались, мы мирились, и все начиналось снова. Он стрелял. Я открывала ответный огонь.
Хуже всего, я сейчас понимаю это точно, хуже всего я переносила те моменты, когда он давил с такой чудовищной силой, что Фиона, слабая, маленькая, уязвимая Фиона поднимала во мне голову и шептала мне в ухо, лучше сдайся, ты с ним не справишься, разве нам можно справиться с такой мощью?
Я не помню, когда он начал давить, серьезно не помню. И отсутствие воспоминаний – само по себе чертовски тревожный признак. Если память тебя настойчиво от чего-то бережет, значит, на конце утраченного воспоминания тебя ждет отменное дерьмо, радикальная катастрофа. Кусочек чего-то важного, что ты там потеряла. Возможно, кусочек себя.
Я не помню, когда это началось, возможно, это было всегда. Возможно он не умел и не хотел быть счастливым, как только все налаживалось, его это агрессивно не устраивало, о, люби меня, слушай меня, я либо не умела его слушать, либо любила его неправильно, либо отдавала недостаточно, но вот все козыри на его руках. Либо я, по его мнению, недостаточно боролась
Я помню себя, плачущей на полу в гостиной, если честно, я в жизни не плакала столько, сколько плакала из-за Илая, мне кажется. Он равнодушен, его спина прямая, он бросает через плечо, – Спокойной ночи, Скарлетт.
И в тот момент я понимаю особенно четко, что я встану, чего бы мне это ни стоило, я поднимусь и я встану, я не прощаю ему ни ту ночь, ни множество других. Эллисон говорит мне, «Ты не можешь ему простить единственный момент, но подумай сколько раз это случалось со мной, например.»
На каждую мою боль, маленькую и большую, я слышу одно жирное «но мы».
Вы. О. Вы.
На секунду в тот момент я не могу поверить, что позволила сделать это с собой и позволила сделать это снова, и я не узнаю мужчину рядом, он все еще кажется мне красивым.
Но то, как я чувствую себя рядом с ним – это что угодно, кроме красоты.
Тогда я отвечаю «Спокойной ночи, Илай». И кажется прекращаю вести с ним мысленные монологи – веду до сих пор.
Прощаюсь, наверное.
Раньше я думала, что страничка Фионы закончилась для меня Андреасом, но слышу, как выкручивала собственный позвоночник, как позволяла всему этому случиться. В любви не без жертвы, говорят мне, но в жертву не должен быть принесен ты сам.
Я усмехаюсь, в Доме на краю света я одна, я всегда думала, что однажды уйду прямо в море. Или позволю сделать это Фионе, наконец. Давно пора. Чертовски давно.
***
Наша последняя встреча с Андреасом носит все оттенки неловкости, все наше совместное время с ним для меня остается в мучительном тумане, но этот момент я отчего-то помню четко. Вероятно, потому что начинаю походить на себя чуть больше.
Мы долго мнемся в прихожей дома Неллы, я все еще потрепанная после недавней ссоры с Илаем, где он в красках расписывает мне мое собственное желание сидеть на двух стульях. Мне не хотелось сидеть на Андреасе, господи, мне..
Я раздражаюсь, потому что не люблю, когда мне навязывают точки зрения и сам факт раздражения – о, это для меня значит чертовски много. Фиона не раздражалась, ее ведущей силой был страх.
Он не выдерживает первым и мне это удивительно, Андреас – синоним слова «сдержанность», я помню, что говорила, что мне нужно пожить отдельно, эту простую истину удалось вложить мне в голову Лане при активной поддержке Илая, и земля не пошатнулась в день, когда я вышла из дома сама. Мир не дрогнул. Я думала сущности меня прикончат. Но этого не случилось.
Ничего не случилось.
– Ты вернешься домой?
Его голос равнодушный и просчитывающий, он смотрит сквозь меня, будто я грязная, не хочет зацепиться ни словом, ни взглядом, но спрашивает все равно.
Я качаю головой, отрицательно, я говорю себе – сейчас. Сейчас самое время.
– Я не вернусь домой.
Его выражение лица мне кажется почти больным, и он прячется, снова прячется, может быть, дело было в этом, может быть, я бы любила его больше, если бы знала, кого именно любить?