Дорогой пилигрима
Шрифт:
Присев рядом на небольшое бревно, лежащее возле лодки, он нежно дотронулся рукой до верхней рейки и, похлопывая по ней, словно пытаясь обратить внимание на себя, тихо, как бы в раздумье заговорил:
– Надоть помаленьку собираться. Вон жара-то какая стоит! Пенсию на днях вот принесут и поедем. Нам что! Не семеро же по лавкам.
И помолчав пару минут, тут же подумал:
«Васька куда-то опять пропал? Не забегал ко мне уже который день. Ох и обалдуй же растёт! Не нагуляется всё! Ну да ладно, дело молодое. Разберётся! А так помог бы
От всех этих мыслей он тяжело поднялся с бревна и, растирая рукой поясницу, сам себе сказал: «Что-то я пристал ноне. Всё крутишьси, крутишьси… надо идти отдыхать. Да и ты, родная, отдыхай, – сказал он, глядя, на лодку, – чай уже поздно».
На следующий день Тимофей проснулся рано, многое надо было сделать к отъезду: подготовить и собрать рыболовные снасти, сходить на конюшню, убраться в доме, да и так, по мелочи.
Просмотрев ещё раз все вещи, собранные им накануне для отъезда, Тимофей вышел во двор и, тяжело вздохнув, произнёс:
– Всё увезти сразу-то не удастся. Ну да ладно. Через неделю, не загадавши, Васька довезёт – не проблема, за рыбой приедет, вот и привезёт, если поймаю, конечно. Да поймаю, куда я денусь-то. Не впервой, чай.
Поработав немного во дворе, Тимофей закрыл сени на висячий замок без ключа и направился на конный двор, находившийся прямо за деревней.
Договорившись ещё с вечера с конюхом, Тимофей без особого труда запряг лошадь в телегу-длинномер и поехал к дому. Запрягать лошадь он научился ещё с молодости, хитрого тут ничего для него не было, а кое-что из упряжи мастерил даже сам.
Удобная для перевозки длинных, габаритных грузов телега была единственным в своём роде транспортным средством на конюшне. Длинная, с широкими бортами, она использовалась в основном для перевозки срубленных берёзовых хлыстов из лесу. Тимофей вот уже который год использовал её для транспортировки своей лодки.
Пофыркивая и мотая головой в разные стороны, Белогубка, так звали лошадь, шла размеренным, спокойным шагом, утопая в размытой вешней водой и разъезженной тракторами дороге. Большое белое пятно на нижней губе отличало её от всех остальных лошадей. Поэтому и название такое дали – Белогубка. Спокойная, без всяких капризов лошадь была любимицей у всех деревенских жителей, особенно мальчишек.
Расстояние от конного двора до дома было небольшое. Уже через несколько минут Тимофей подъезжал к дому, к тому месту, где стояла его лодка. Привязав повод узды к штакетнику, он прошёл к столярке и, взяв молоток, легко отбил, как раз напротив лодки, проём ограды для того, чтобы заехать в огород – поближе к стапелю. До лодки оставалось несколько метров, когда он остановил лошадь. Рядом с колёсами, напыжившись рыхлым чернозёмом, тянулись ухоженные, разной длины грядки моркови, лука, свеклы, гороха, посаженные Тимофеем совсем недавно.
– Ах вы, мои хорошие! Ах вы,
– Ты с кем это так гуторишь? – послышался голос из-за ограды.
Выпрямившись, Тимофей повернул голову и увидел Кирьяна.
– Да вот, с грядками вожусь. Чуть коту под хвост не пустил всю работу…
– Поспешишь – людей насмешишь! – съязвил тут же Кирьян. – Это бывает. Груз-то, вижу, немалый будить у тебя! Ишь, как вылепил! Как новая будить! Ты, Тимофей, на ней чай до окияна доплывёшь, только вот не могу понять, на парусах ты али на вёслах?
– На вёслах, на вёслах, – пробурчал Тимофей.
– Да я уже вижу… Рыбкой-то угостишь, ай как?
– Рыбу-то поймать ещё надо! Ты вот чем задавать вопросы, лодку помоги погрузить. Рыбы он захотел… Я тоже много чего хочу, да молчу. Помогай давай, коли пришёл!
Кирьян зашёл в огород, подошёл к Тимофею и спросил:
– А Васька, где твой опять носится, аль не знает, что ты здесь один маисси?
– Да кто его знает, где он опять носится. Однако должен быть, окаянный. Жду вот! – немного недовольно ответил Тимофей.
Положив на край телеги, заранее приготовленные две струганые, толстые жердины, Тимофей подошёл к лодке и, перекрестившись, произнёс:
– Ну, с богом!
Встав на противоположную сторону от Тимофея, Кирьян ловко ухватил обеими руками за верхнюю рейку и, напрягаясь всеми своими силами, потащил лодку вверх, лодка без особых усилий легла на жерди и даже продвинулась вперёд.
– Да ты сильно-то не толкай, Кирьян! Она же не тяжёлая. Всего-то, килограммов двести, – с воодушевлением и радостью в голосе произнёс Тимофей.
– По сто, значит, на брата, – подхватил Кирьян. – Эх, добавить бы ещё граммов по сто! Ты как, Тимофей, не супротив?
– Успеем ещё добавить, давай толкай, не разговаривай! Это тебе не хухры-мухры, а процесс… Его прерывать нельзя, даже разговорами, – хрипя от напряжения, проговорил Тимофей, не то для себя, не то для Кирьяна. В этот момент лодка медленно, но уверенно скользила по жердям, продвигаясь к центру телеги.
– Давай я подержу лодку спереди, а ты толкани её сзади, – предложил Кирьян. – Да смотри осторожно, лошадь не убей! Сила-то у тебя вон какая!
Тимофей отпустил лодку, быстро подошёл к корме и со словами: «Ну, милая! Пошла помаленьку!» – всей своей мощью приподняв лодку от жердин, на уровень груди, с силой толканул её вперед.
Белогубка, услышав знакомые ей уже многие годы слова: «Ну, милая! Пошла», – и почувствовав резкий толчок сзади, взметнула голову и быстро пошла на выход из огорода – к светившемуся впереди пустотой проёму.
– Стой! Стой! Мать твою! – закричал растерявшийся в этот момент Кирьян, удерживая впереди лодку со всей силы. Мотая головой и не понимая, о чём идёт речь, кобыла быстро продолжала идти вперёд.