Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят
Шрифт:
И все же кандидатуру Никулина Герману удалось отстоять. Причем огромная заслуга в этом принадлежит и Симонову, которого тогда многие откровенно боялись. Даже когда возникли трудности с долгой отлучкой Никулина из цирка, Симонов лично поехал в «Союзгосцирк» и с ходу решил эту проблему.
Натурные съемки фильма начались в середине января 1975 года и проходили в нескольких местах: в Ташкенте и на одной из железнодорожных станций, в Калининградской области. Начались съемки со сцены в вагоне поезда, в котором Лопатин едет в Ташкент. Там происходит его разговор с летчиком, первая встреча с Ниной. Работа проходила в тяжелых условиях. Лютовала зима, а Герман решил снимать эти эпизоды в настоящем поезде. Во время съемок актеры жутко мерзли и никак не могли сосредоточиться
Вспоминает Ю. Никулин: «Ну что за блажь?! — думал я о режиссере. — Зачем снимать эти сцены в вагоне, в холоде, в страшной тесноте? Когда стоит камера, нельзя пройти по коридору. Негде поставить осветительные приборы. Нормальные режиссеры снимают подобные сцены в павильоне. Есть специальные разборные вагоны. Там можно хорошо осветить лицо, писать звук синхронно, никакие шумы не мешают. А здесь шум, лязг, поезд качает. Иногда, гак как наш эшелон шел вне графика, его останавливали посреди степи, и мы по нескольку часов ожидали разрешения ехать дальше. День и ночь нас таскали между Ташкентом и Джамбулом.
Спустя год я понял, что обижался на Алексея Германа зря. Увидев на экране эпизоды в поезде с естественными тенями, бликами, с настоящим паром изо рта, с подлинным качанием вагона, я понял, что именно эта атмосфера помогла и нам, актерам, играть достоверно и правдиво…
Ни о чем, кроме фильма, с Германом говорить было нельзя. Он не читал книг, не смотрел телевизор, наспех обедал, ходил в джинсовых брюках, черном свитере, иногда появлялся небритый, смотрел на всех своими черными умными и добрыми глазами (доброта была только в глазах) и упорно требовал выполнения своих распоряжений. Спал он мало. Позже всех ложился и раньше всех вставал. Актеров доводил до отчаяния.
— Юрий Владимирович, — говорила мне с посиневшими от холода губами Гурченко, пока мы сидели и ожидали установки очередного кадра, — ну что Герман от меня хочет? Я делаю все правильно. А он психует, нервничает и всем недоволен. Я не могу так сниматься. В тридцати картинах снялась, но такого еще не было. Хоть вы скажите что-нибудь ему.
А я пытался обратить все в шутку. Не хотелось мне ссориться с Алексеем Германом, хотя внутренне я поддерживал Гурченко и считал, что так долго продолжаться не может. А Герман все требовал, требовал и требовал. Я же безропотно подчинялся и подчинялся. И, признаюсь, часто себя ругал — зачем согласился сниматься?..»
Где-то к середине 1975 года фильм был полностью завершен и смонтирован. Однако его путь к зрителю оказался тернист. На первом же просмотре в Госкино разразилась настоящая буря. К тому времени режиссеры, снимавшие фильмы о войне, уже хорошо сориентировались в ситуации и снимали сплошь «лакировочное кино». Оно снималось на цветной пленке, в красивых интерьерах, с красивыми актерами. Короче, сказка на военную тему. У Германа все было иначе. Он и сам позднее не скрывал, что снимал свой фильм вопреки сложившимся стереотипам о военном кино. Режиссер вспоминает: «Когда пошел этот косяк слюнявых картин по поводу военного тыла, я все это пересмотрел, взбесился и был рад снимать со своими товарищами «Двадцать дней без войны». Потому что эта картина — антипоточная. Больше в ней ничего нет. Она антилюбовная мелодрама, в ней антикрасивые герои, они за антилживый показ войны в жизни людей, она вся «анти», а больше в ней ничего нет…»
Руководители Госкино прекрасно это поняли. Председатель Госкино Ф. Т. Ермаш на том пресловутом обсуждении так и сказал: «Ну что же, надо поздравить «Ленфильм» с картиной о людях, проигравших Великую Отечественную войну». Другой чиновник от кино, затребовавший фильм к себе на дачу, после просмотра выдал целую кучу замечаний: изменить облик города Ташкента, изменить сексуальные мотивы (в фильме был невинный эпизод, где Лопатин и Нина лежали в постели), убрать монологи Петренко и т. д. Когда про эти замечания узнал Симонов, он позвонил Герману и заявил: «Пошли их всех в задницу! Я разрешаю…»
И все же фильм в течение года лежал на полке. Он вышел на экран в 1976 году, но его прокат был резко ограничен. На родине фильм не получил ни одного
Стоит отметить, что к моменту выхода картины на экран заметно осложнились отношения Германа с Симоновым. Режиссер вспоминает:
«Помню, когда Симонов приехал в Ленинград и пришел к Товстоногову, в его кабинете разразился страшный скандал по поводу «Двадцати дней без войны». Симонов считался со мной, но к тому времени его уже многие «просветили» относительно моей персоны. Скандал продолжался два часа. Д. М. Шварц, зав. литературной частью театра, осторожно открыла дверь в кабинет и положила у порога телефонную трубку. Перед этим же позвонила мне и сказала: «Леша, слушай!» И мы с моей беременной женой (у Германа и Кармалиты вскоре родился сын Алексей. — Ф. Р.), лежа на полу, слушали, как Товстоногов кричал на Константина Михайловича.
Я бы не хотел, чтобы подумали, будто я бросаю камень в мертвого льва. Сейчас хорошо рассуждать. В то время Симонов очень многим помогал, и, не будь его, мы бы еще долго не смогли прочитать, например, «Мастера и Маргариту» Булгакова».
Константин Симонов скончался 28 августа 1979 года. К тому времени Германа вновь выгнали с работы, и они с женой перебивались написанием сценариев. Несколько раз он попробовал себя в роли киноактера — сыграл роль дотошного журналиста в телевизионном фильме «Рафферти» (1980) и небольшую роль в картине «Сергей Иванович сердится» (1981). Но в целом Герман находился в довольно сложной ситуации. Коллеги игнорировали его, создавая вокруг него своеобразный вакуум. Когда в 1982 году Герман отмечал свой день рождения, позвонил и поздравил его только один человек. Хотя всего лишь несколько лет назад его в дни рождения навещали по 30–40 друзей и коллег.
К лучшему ситуация стала меняться в 1984 году. Причем во многом благодаря супруге Германа Светлане Кармалите. Тогда на экраны страны вышел фильм Семена Арановича «Торпедоносцы», который был снят по ее сценарию. Фильм имел большой успех и получил награду на Всесоюзном кинофестивале в Киеве. Этот успех заставил руководителей Госкино вновь вспомнить о Германе. В 1982 году тот снял первый вариант своего будущего «хита» по прозе Ю. Германа «Мой друг Иван Лапшин» — фильм назывался «Начальник опергруппы» (автор сценария Э. Володарский), — но почти не надеялся на то, что его выпустят на экран. А тут Госкино само предложило: доработать фильм и подготовить его к выпуску. Герман с воодушевлением взялся за дело. К 1984 году фильм был готов, однако руководству он совершенно не понравился. Герману заявили: либо вы вырежете из картины все неугодные нам эпизоды, либо фильм вообще не выйдет на экран. Герман поначалу отказался. Его вновь выгнали с работы. Он опять принялся писать сценарии, один из них даже хотел экранизировать с помощью Олега Ефремова. Тому очень понравился «Лапшин» (он посмотрел его на каком-то закрытом просмотре), и он сам предложил Герману сотрудничество. Герман согласился, рассуждая следующим образом: если мне запуститься с фильмом не дадут, то Ефремову вряд ли откажут. Снимать они должны были «Графа МонтеКристо», но «советского розлива». По сюжету герой приезжает из-за рубежа в Союз и начинает мстить всем, кто его некогда посадил в тюрьму на родине. Но тут Германа вновь призвали на «Ленфильм» и — реабилитировали. Он согласился исправить первый вариант «Лапшина», только бы фильм выпустили на экран. Фильм был исправлен, но руководство Госкино все равно его не приняло.
Вспоминает А. Герман: «Лапшина» начали просматривать в 10 часов утра, а в 4 часа началось обсуждение в Госкино. Ну что там было обсуждать? Потом меня вызвали в объединение. Там сидели Масленников, Фрижа Гукасян, директор студии Аксенов, Машеджинова и многие другие. Меня спросили: «Что я имею сказать?» Я встал и сказал: «Делаю первое заявление: Ермаш и Павленок — враги народа, которые будут выметены метлою на свалку истории». И сел. «Так, — произнес Аксенов. — Может, вы еще что-нибудь хотите сказать?»