Досье поэта-рецидивиста

Корсар Константин

О судьбе настоящего художника

Талантливый может всё —

Даже пропить свой талант.

Творя новое,

Не за что ухватиться —

Хватайся за воздух.

Правила, понимание и подражание

Есть только мост в будущее,

Но не оно само.

Голосам тысяч крестьян

Не слиться в возглас Конфуция,

Тем более если ты он и есть.

Траву корова жуёт на лугу —

Всё делает, как мать научила,

Но тут появляется волк,

Съедает траву и корову.

Люди

трусливы и осторожны,

Люди корыстны и невозможны.

Стоил ли жить ради них,

Может, весь мир только миф?!

Убийство Третьякова

Светил солнечный майский день, когда Виктору позвонил бывший одноклассник. С ним вместе Витя вычеркнул из жизни не одну тысячу школьных академических часов. Одноклассник пригласил Виктора посетить нехитрое зрелище, в котором десять лет назад они сами в бытность школярами участвовали, — пойти на последний звонок в их горячо любимую школу с номером шестьдесят два. Виктор без раздумий согласился. Делать двадцать пятого мая, да как и в любой другой день, ему всё равно нечего, да и друзей огорчать не любил, друзей он уважал за пунцовые кулаки и спортивные лица.

Все знают, что людей убивать нельзя. Но иногда очень хочется. Вот тогда и приходит на помощь юмор, способный убить не хуже кинжала или революционного нагана… Витя, надо сказать, владел кинжалом и наганом гораздо лучше, чем юмором, но всё же проблески таланта Ленки Воробей в нём иногда проскакивали.

Золотая школьная пора! Как она далеко. Иногда кажется, что школьные годы чудесные были вовсе в прошлой жизни или с кем-то другим. Виктор к школьному десятилетию относился как к сроку за убийство и никаких сантиментов по этому поводу не испытывал. Поэтому на последний звонок он накинул черную рубаху и с отнюдь не праздничной миной отправился поглазеть на тупые, тухлые школьные пародии и прочий недоношенный креатив.

Меценаты в России не переведутся, видимо, никогда. Странно только, что становятся меценатами они не на заре своей предпринимательской деятельности, а уже сколотив капитал, устремив взоры на политический Олимп. Воистину, политика пробуждает в людях все самые светлые чувства и эмоции, всё самое доброе и положительное, скрытые до поры чувства любви и сострадания к ближнему, и с превеликим усердием новоявленные меценаты-политики начинают заботиться о тех, кого раньше обманывали, обворовывали и попросту кидали с мыслью о положительном торговом сальдо. В один миг их жизнь меняется, и из воротил и акул бизнеса они превращаются в плюшевых медведей.

Третьяков был из них — из воротил бизнеса. Ко времени визита Витюши в свою когда-то родную школу он обратился в мецената и развернул в учебном заведении активную благотворительную деятельность. Проходя по школьным коридорам, Витя видел то там, то тут непонятные слова «Фонд „Третьяковские традиции“», «стипендии отличникам», «поддержка талантов». Даже Виктор, не ходя к гадалке, понял: вся эта бурная деятельность — не более чем показуха и кем-то проплачена. Этого «кого-то» он сразу невзлюбил.

— А вот и его фотка, — сказал он друзьям, увидев на стене облысевшую явно до срока физиономию.

— Похоже, умный очень — волосы все повылезали, — послышался из-за спины голос и тихий гогот, похожий больше на карканье бегемота или лай гиппопотама.

Витя с когортой стальных, несгибаемых ребят вошёл в актовый зал. Простояв с полчаса и ни разу не улыбнувшись, он уже хотел было

уходить.

Зал полон. В первом ряду сидят учителя и директор. Полупьяная от счастья молодёжь что-то исполняет на сцене. Третьяков тут как тут и с видом неземного благодетеля сидит по центру в первом же ряду. В зале расселись не занятые в действе ученики и их родители. У задней стенки стоят те, кому не досталось сидячих мест. Некоторые из этих стоячих уже откупорили бутылки с шампанским и отмечают ещё де факто не состоявшийся, но уже грядущий последний символический звон колокольчика.

Витя уже чуть развернул плотный атлетический торс и направился было к выходной двери, как вдруг какой-то нетерпеливый папаша начал открывать очередную бутылку шампанского. Будучи уже навеселе, не удержал пробку. Громкое «тугггуууффф» разнеслось по залу. Звук напоминал выстрел революционного маузера, и Витя среагировал, как на тренировке, чётко и остро атаковав противника. Зал притих, и Виктор в этот момент истошно закричал: «Убийство! Убийство Третьякова!» Зал взорвался хохотом. Третьяков покраснел и, видимо, решил урезать финансирование школе на следующий год за такую хохму.

Урезал или нет — неизвестно, но больше Виктора никогда не пускали на последние звонки и даже на порог. Старый физкультурник, знающий его в лицо, всегда дежурил у входной двери и строго настрого наказывал охраннику «убийцу Третьякова» в школу больше не пускать.

Голый на столе

Трезвый в вытрезвителе Невиновный в тюрьме Безработный на работе И голый мужчина на столе (Давиду Бурлюку от Алега)

Рубщик

Как только рассвело, Валера поехал в лес на дальнюю делянку. На дворе распускался май — самое время для заработка. Умылся росой и, не завтракая, на своём старом грузовичке поехал по грунтовой дороге за село. Две ровные параллельные колеи резали то ещё голое чёрное поле, то густой сосновый лес, то не до конца одевшийся в зелёную накидку берёзовый. Иногда под колесо попадал куст шиповника, слишком далеко вышедший на дорожку из леса, или сухая ветка, тщетно пытающаяся преградить путь многотонной машине.

Работа спорилась. Бензопилой валил могучие деревья, ещё пять минут назад казавшиеся вечными. Обрубая сучья, думал о доме и семье, о детях, о корове Маньке и цыплятах, неделю назад вылупившихся из яиц и громко кричащих то ли от страха, то ли от постоянного голода и желания поскорей вырасти. Распиливая на ровные части длинные стволы, похожие на дубины великанов, мечтал о тепле очага и о горячем чае, что уже ждал дома.

Удовольствие и приятную усталость приносила работа Валере. Основная часть её была не видна окружающим. «Рубщик» — так его прозвали в деревне. Все видели, как он каждый день рубит у себя во дворе берёзовые чурки и продаёт уже колотые дрова в райцентре. Тем и зарабатывал на жизнь. Меж тем мало кто задумывался, как, обливаясь потом, валил вековые деревья в лесу, обрубал на них ветки, распиливал, с трудом складывал в кузов и вёз к себе домой, а уж потом только колол, оживляя округу гулкими, тупыми звуками, снова грузил и вёз в район, стоял на рынке в ожидании покупателей и часто, никого не дождавшись, вечером приезжал назад несолоно хлебавши.