Достоевский и Апокалипсис
Шрифт:
Художественно — именно это состояние ирреальной реальности или реальной ирреальности (ср. подзаголовки — «Фантастический рассказ». [178] А еще «Фантастический реализм Достоевского»; вспомнить, чья формула, кажется — Гроссмана). Но тут небольшая, но крайне важная поправка: подробно провести, исчерпывающе различение у Достоевского между «поэтом» и «художником» (собрать все до единого определения Достоевского на этот счет, начиная с ключевого,
178
Это подзаголовок рассказа «Сон смешного человека».
179
См.: Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1971. С. 168.
Выходит, по Достоевскому (да и по жизни), что каждый человек — «поэт», то есть в душе — художник, особенно в своих снах. Все ясновидцы — художники, осуществившиеся на какое-то мгновение. Наяву — другое.
«Поэт» — человек, способный сильно переживать (почти все герои Платонова — поэты). «Поэт» — берет. «Художник» — это способность адекватно отдать. У неразвитого, но очень ушибленного человека происходит смешение одного с другим. Записав пережитое, он искренне думает, что он художник. Тогда как он остался стихийным поэтом. «Поэт» — заражается, художник — заражает. Неразвитый поэт, неразвитый художник может заразить лишь подобных себе, но даже порой тронуть и гения.
Почему, однако, простых смертных трогает гений? Да потому, что есть и в нас, в каждом из нас, какая-то струна, которая откликается, звучит. Иначе, другим словом, чем совесть, я не могу определить эту струну.
Религия (religare) — совесть. Связь каждого со всеми и всех с каждым.
Искусство… Де ведь то же самое, особенно русское и особенно русская литература. Тоже — religare.
Опять-таки и сюда должны пойти те удивительные совпадения в эпитетах, определениях Достоевским (до полного тождества, и количественные и качественные) Христа, с одной стороны, Гомера, Шекспира, Сервантеса — с другой. [180]
180
См.: 28, I; 69, 11, 237 и др.
Сновидения. Искусство. Религия… А ведь есть общий «знаменатель», ведь все вместе — это Апокалипсис, откровение. Ведь и сам первый Апокалипсис, первое, самое первое Откровение — в сущности, сон. Но и — искусство. Он же записан человеком. Человек записывает свой сон, в котором ему явился Бог. В Апокалипсисе — пересечение всех трех линий. Точка их пересечения.
А что такое «Сон смешного человека»? Ведь тоже такая точка пересечения. И сны Раскольникова? Да и сама Речь о Пушкине Достоевского, если угодно…
Посмотреть под этим углом — сновидцы, сновидения у других (Гончаров, Пушкин, Л. Толстой, Шекспир… что-то не помню снов в «Дон-Кихоте» и у Данте, хотя вся «Божественная комедия» — тоже своего рода откровение, тоже своего рода Апокалипсис).
И в понимании сновидений
Сновидения. Совесть, спящая наяву, просыпается во сне. Но ведь то же самое — и с «поэтом». Поэт — художник, забытый, заснувший, убитый наяву, вдруг просыпается во сне. А еще — при встрече со смертью, с любовью, с болью, с бедой…
В каждом — художник, то есть совесть, и крик совести. Сон, пусть на мгновение, восстанавливает цельного, совокупного человека, разорванного на части там, наверху, наяву. Точнее: не «наверху», а именно — «внизу». «Наверху» — ведь это подъем, возвышение…
Сам процесс творчества Достоевского (и не только его) — это как бы работа над сновидением, над явившимся, явленным. Это страшно мучительное воспоминание о сновидении. Об Апокалипсисе, об Откровении. И вся работа — труд воспоминания. Наверное, здесь — та же обратная перспектива времени, как (если я прав) и в сновидениях: сначала в абсолютно неуловимое мгновение сновидец видит-предчувствует главное, видит-предчувствует финал, ответ, а потом тоже в неисчислимо малое мгновение «подгоняет» под этот ответ доказательства, сюжет и пр.
Музыка. И само сотворение ее, и влияние ее на слушателей, «заражение» ею… все вышесказанное — применить сюда, учтя, что музыка, может быть, еще больше сходна со сновидением. Здесь, как ни в каком другом виде искусства, перескакиваешь через законы рассудка, через законы бытия, через «пространство и время». Здесь, как ни в чем, «время исчезло», «времени не будет» (Апокалипсис, кувшин Магомета…).
Не противоречит ли все это пушкинскому определению вдохновения и, особенно, «плану»?.. Определение это относится к труду воспоминания… «План», да еще какой план! — есть в сновидениях. Только его невероятно трудно вспомнить.
Достоевский — Майкову: «Я не остановился бы тут ни перед какой фантазией». Ведь и в самом деле это — как сновидение. Это — как план воспоминания о сновидении.
Сновидения (художественные, сочиненные и — реальные: различать). Время большое и малое (t и Т) в религии, в искусстве, в сновидениях. Внутри реального времени — вечность. Невероятное, небывалое сжатие времени почти во всех произведениях Достоевского (дать полный, исчерпывающий расчет; сравнить с другими).
Хронотопы в религии, в искусстве, в сновидениях. Ничто так не скрывает, не таит и не открывает тайну времени (то есть: соотношение времени маленького и большого, времени и вечности, времени внешнего и внутреннего), как музыка и сновидения.
Красота мир спасет. Это настолько общепринятая мысль, что, как всегда и бывает при общепринятости, она оказалась банальной фразой.
Тем не менее, наверное, все-таки, надеюсь, нет ни одного человека, которого она не задела бы когда-то, когда-нибудь за живое.
Фраза — обсмеянная. Ну где, когда, кого она спасала?! А все-таки в чем ее — все равно неистребимая притягательность?
Почему вдруг расплавляется броневая скорлупа наша и хочется, очень хочется поверить во что-то миллион раз оплеванное и загаженное, «возвышенное и прекрасное»? Почему? Потому. Потому что хочется. И это — неистребимо.
И все-таки никуда не денешься от этой замызганности, «как-то неудобно», почти неприлично — ее цитировать: дурачком прослывешь…