Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).
Шрифт:
Остановимся теперь на фразе из личного письма Достоевского Ковнеру: «Я же все мои 50 лет жизни видел, что евреи, добрые и злые, даже и за стол сесть не захотят с русским, а русский не побрезгует сесть с ними». Ну, во-первых, Достоевский вряд ли так близко общался с евреями, чтобы приходить к каким-то застольным выводам. Во-вторых, вероятно будет уместно напомнить слова Достоевского о том, что все мусульмане-каторжники «с любопытством, а вместе и с некоторым омерзением смотрели на пьяный народ» («Записки из Мертвого дома»). Таким образом, не только верующие евреи, но и мусульмане «за стол не захотят сесть с русскими», и это понятно: застолье и в иудаизме, и в мусульманстве регулирует религиозный закон (соответственно — «кошер» и «халяль»), и последователи этих религий всегда будут избегать общей трапезы со всеядными христианами, и если при них, например, будут есть свинину, то они непременно будут «смотреть с омерзением», «потому что у них вера такая».
Особое негодование Достоевского
«Неужели творящая сила вселенной, или Бог, так-таки интересуется ничтожными людскими помыслами, народами, даже целыми планетами? Вы скажете, что человек имеет искру Божию, поэтому он стоит выше всех? Но сколько этих людей? Буквально капля в море. Вы должны сказать, что из 80 миллионов облюбованного вами русского народа, в котором думаете находить лекарство, положительно 60 миллионов живут буквально животною жизнью, не имея никакого разумного понятия ни о Боге, ни о Христе, ни о душе, ни о бессмертии ее…»
По мнению Достоевского, изложенному им и в печатном, и в личном ответе, «это слова ужасной ненависти», именно ненависти, так как по его мнению еврей, в данном случае, вышел за пределы своей компетентности, поскольку русского народа он не знает. Достоевский даже не заметил или не захотел заметить, что Ковнер говорил в своем письме о человечестве вообще, а русский народ помянул при этом безо всякой ненависти, лишь для того, чтобы более наглядно выразить свою оценку возможного процента сознательно верующих людей в их общей массе. Достоевский же говорил о какой-то специфической еврейской ненависти, хотя примерно то же писал о людях Лев Толстой: «Разницы между людьми в телесном отношении очень мало, почти нет; в духовном — огромная, неизмеримая», и слова эти относятся ко всем людям, в том числе и к русским. Еще точнее высказался Чехов: «Вера есть способность духа. У животных ее нет, а у дикарей и неразвитых людей — страх и сомнения. Она доступна только высоким организациям». Процент же «высоких организаций» в любом народе, в том числе и русском, надо полагать, действительно невелик. Ну и, наконец, хрестоматийное: «между "есть Бог" и "нет Бога" лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно, не знает ничего или очень мало». Думаю, что автор этой сентенции, знавший народ лучше Достоевского, посчитал бы 25 % «истинных мудрецов» (как это оценил Ковнер) цифрой весьма завышенной.
Следует отметить, что на «еврейских» страницах «Дневника писателя» слово «жид» как обозначение еврейской национальности фактически отсутствует, однако вскоре «жид» начал снова и часто появляться в переписке, публицистике и даже в художественных текстах Достоевского, что свидетельствовало об усугублении фобии (в данном случае — юдофобии), о страхе перед надвигающейся мировой «жидовской» опасностью. Толчком к развитию этой фобии послужили и новое прочтение «Книги кагала», второе издание которой преподнес ему в апреле 1877 г. сам автор Яков Брафман, и специфическая русская пресса, откуда Достоевский черпал свои суждения, и мнения «авторитетов». Вот, например, как «наставник царей» Победоносцев отвечал на письмо Достоевского из Эмса от 9 августа 1879 г., в котором писатель сообщал, что «Берлин страшно жидовится» и что жидовский «спекулятивный реализм» «и к нам рвется»:
«А что вы пишете о жидах, то совершенно справедливо. Они все заполонили, все подточили, однако за них дух века сего. Они в корню революционно-социального движения и цареубийства, они владеют периодической печатью, у них в руках денежный рынок, к ним попадает в денежное рабство масса народная, они управляют и началами нынешней науки, стремящейся стать вне христианства. И за всем тем — чуть поднимется вопрос об них, подымается хор голосов за евреев во имя якобы цивилизации и терпимости, т. е. равнодушия к вере. Как в Румынии и Сербии, так и у нас — никто не смей слова сказать о том, что евреи все заполонили. Вот уже и наша печать становится еврейскою. Русская Правда, Москва, пожалуй Голос — все еврейские органы, да еще завелись и специальные журналы: Еврей и Вестник Евреев и Библиотека Еврейская», — писал Победоносцев 19 августа 1879 г. из Петергофа.
Именно такая «информация», обрушиваясь на больную психику Достоевского, превращалась в его воображении в непреодолимую всемирную опасность, о которой он в ужасе сообщал полуправительственной даме Ю. Ф. Абаза 15 июня 1880 г. Мышление человека, подверженного фобии, весьма примитивно: охваченный страхом, он, обычно, начинает пугать других.
Не исключено, что у читателя этой книги возникнет вопрос: неужели волновавшие Достоевского-публициста еврейские проблемы существовали только в его больном воображении? Нет, конечно, проблемы были, но пути их решения уже были известны задолго до Достоевского.
Для тех, кого интересует не только психологическая, но и политическая сторона поднятого Достоевским «в шутку» «еврейского вопроса», статья Маколея, учитывая, что не у каждого читателя есть, как у меня, возможность взять в своем собственном книжном шкафу книгу, изданную почти полтораста лет назад, приводится здесь полностью, ибо, как говорил вечный муж матушки-императрицы Екатерины Великой — светлейший князь Потемкин-Таврический: «Умри Денис, а лучше не напишешь».
ГРАЖДАНСКАЯ НЕПРАВОСПОСОБНОСТЬ ЕВРЕЕВ
Достойный член нижней палаты, [1] который, перед закрытием последнего парламента, представил проект в пользу расширения прав евреев, выразил намерение возобновить свое предложение. Силою здравого смысла, мера эта, в последнем заседании, вопреки сопротивлению власти, благополучно проведена была чрез первое чтение. Здравый смысл и власть находятся теперь на одной стороне, и мы почти не сомневаемся в том, что их совокупным действием довершится решительная победа. Желая и с нашей стороны сколько-нибудь содействовать торжеству справедливых начал, мы намереваемся сделать возможно краткий обзор некоторых из аргументов или, лучше сказать, фраз с притязанием на аргументы, приведенных в защиту системы, исполненной нелепости и несправедливости.
1
Лорд Джон Рассел.
Конституция — говорят — есть существенно-христианское учреждение, поэтому допустить к должностям евреев значит уничтожить конституцию. Нет даже ничего обидного для еврея в том, что он лишен политической власти. Потому что ни один человек не имеет права на власть. Человек имеет право на свою собственность; имеет право на ограждение от личного оскорбления. Эти права закон предоставляет и евреям, и вмешиваться в эти права было бы жестоко. Но предоставление какому-либо человеку политической власти есть не более, как дело милости, и никакой человек не вправе жаловаться на изъятие его от этой милости.
Нам остается только удивляться остроумию этой выдумки, слагающей тягость представления доказательств с тех, на кого она прямо падает и кому, мы полагаем, она показалась бы не особенно легкою. Конечно, никакой христианин не может не согласиться с тем, что каждый человек имеет право пользоваться всяким преимуществом, не приносящим никакого вреда другим, и право не подвергаться никакому оскорблению, безо всякой пользы для других. Но разве не должно быть оскорбительно для какого-нибудь класса людей — устранение их от политической власти? А если оно так, то, по началам христианским, люди эти имеют право на избавление их от такого оскорбления, — разве будет доказано, что изъятие их необходимо для отвращения какого-нибудь более значительного зла. Вероятность решения явно на стороне терпимости. Истцу, значит, должно доказать правоту своего дела.